Вы здесь

Опыты о разном

Валерий СЕРДЮЧЕНКО
Валерий СЕРДЮЧЕНКО


Опыты о разном
1. Голодный опыт

Начинаем с минеральной воды
Эти строки начертались в прикарпатском санатории, где автор оказался не из-за неожиданного инфаркта или паралича, но в процессе осознанного и последовательно выполненного мероприятия. Прошу читателя «Сибогней» повесить уши на гвоздь внимания и выслушать сюда:
Если у вас начала бузить аорта, западать клапана, трещать колени, если из краснощекого телосложения вы превратились в бледноокое теловычитание или, наоборот, в одышливого толстяка, не могущего застегнуть собственные брюки, в то время как между шеей и воротничком рубахи стал пролезать кулак; если у вас ноет всё изнутри и снаружи, наворачивается поджелудочная железа, а сотрудница, с которой вы еще недавно крутили шуры-муры, всплескивает руками и у нее вырывается «да что это с вами!» — значит, ваша плоть распустилась, расподлючилась, распоясалась, и нужно дать ей хорошего тумака.
Для этого:
Покупаете ящик минеральной воды и в течение двух недель перестаете жрать. То есть ни маковой росинки с утра до вечера и с вечера до утра. При этом никаких врачебных консультаций, Брэггов, «очищений», «вхождений» и прочей псевдомедицинской чепухи. Утром встали, выпили бутылку минеральной воды, и на работу. Вечером вернулись, выпили бутылку минеральной воды, и за пылесос, квартирный ремонт или размышления о вечном. Утром встали, выпили бутылку минеральной воды... и так далее, и так в течение 14 суток, не покидая ни одного из текущих дел.
Первые два дня ошарашенный организм будет молчать. Затем завопит и завоет на разные голоса, требуя привычных разносолов, которыми вы закармливали его, как рождественского гуся, превратив в развратника и симулянта. Покажите ему в ответ одновременно фигу и кулак. «Попей вон минеральной водички и заткнись. Ты и так превратил мои дни в сплошную муку. Авось, не сдохнешь.»
И действительно: ни за что не сдохнет, потому что жить ему хочется в десять раз больше, чем вам. Возьмите-ка своего жирного раскормленного кота и выбросьте на улицу. Думаете, погибнет? Да ни за что на свете. Через месяц вы обнаружите в районе помойки мускулистого поджарого бойца, бегающего быстрее собаки и прыгающего выше дерева. Вот так же и ваш организм. Если посадить его на голодную диету, он поймет, что выручать себя надо самому и, уверяю, преуспеет в этом.
Мы взяли слишком легкомысленный тон, речь же идет о вполне серьезных вещах, но поверь, читатель, привести свое здоровье в порядок можно только так, и не иначе.
…Где-то на восьмой день ваш организм перейдет на самокормление. Ведь во всех его подкожных клетчатках, складках, спайках накопилась масса углеводов, белков и жиров, которыми он, видите ли, пренебрегал, потому их не доставляли прямо в постель. Зачем идти, если можно стоять? Зачем стоять, если можно сидеть; зачем сидеть, если можно лежать, и так далее? Именно так мыслит домашний кот и так ведет себя наша подлая плотская природа.
А вот х..я! Пусть сама побегает внутри себя и поищет пропитания в собственных депо и закоулках, перетряся их до последнего хрящика.

Кстати о Солженицыне
Почему в армии, тюрьме, концлагере, монастыре практически не болеют? Потому что мерзкая плоть содержится там в узде. Автор сего знает, что говорит. Он провел четыре года в военном училище и примерно столько же на Чукотке в должности командира караульного взвода. Но что караулил взвод автора? Аэродром стратегических бомбардировщиков, круглосуточно патрулировавших берега Аляски, и один из местных ГУЛАГов, обслуживавших взлетные полосы аэродрома. Больных в этом жизненном пространстве не было, потому что их не могло быть, потому что армия и ГУЛАГ являются оптимальными формами физического человеческого существования. Организм должен всегда находиться по стойке «смирно!» или в рабочем положении. Перечитайте «Один день Ивана Денисовича» непредвзято: более «здоровой», жизнерадостной книги не знает мировая литература. Урожденный зек, новый Рахметов хотел изрыгнуть антисоветскую хулу, а у него, как у известного библейского персонажа, сама собой получилась хвала — а потому что психическая структура автора изначально тяготела к аскезе и схиме. Союз бодрости и труда, лагерно-караульное братство людей, неутомимо переделывающих окружающую природу и самих себя — вот что получилось у Солженицына, а никакая ни антисоветчина.
Автор вспоминает годы, проведенные на Чукотке, едва ли не самыми счастливыми и правильными в своей жизни. Почему-то уверен, что такие же ностальгические воспоминания сохранил о своих концлагерях и Солженицын. С некоторых пор моим любимым настольным чтением стали «Один день Ивана Денисовича» и «Приключения Робинзона Крузо». (Боже, куда меня занесло! Какие «Приключения» и при чем здесь Солженицын? Вернемся к теме.)
Где-то на десятый день голодовки вы начнете испытывать состояние эйфории, близкое к легкому опьянению. Ваша плоть продолжает вопиять, но одовременно выкачивает любую маковую росинку из межклеточных шлаков, группируясь, оптимизируясь, самонастраиваясь, вышвыривая из себя все «больное» — и вот уже не она вами, а вы владеете ею. Отсюда и эйфорические взлеты, и воображание себя сверхчеловеком. На четырнадцатый день голодовки вам начинает приходить в голову, что Адам вообще обходился без пищи — но вот тут-то и следует остановиться, потому что, сами понимаете, это не совсем так и даже совсем не так, это уже зона глюка.
В назначенный понедельник переходим с минеральной воды на фруктовые соки. Во вторник съедаем что-нибудь кашеобразного, в среду чего-нибудь потверже — всё, голодовка закончена.
Затем, в течение третьей недели вливаем себе прямо в вену пять бутылок физиологического раствору — и в санаторий. Вот лишь на это время (полмесяца) вам придется покинуть свое учреждение и рабочий кабинет.

Санаторное
Освоив место своего текущего пребывания, автор решил, что санатории придумали немецкие и австро-венгерские евреи. Какой-то гениальный прохиндей (или блаженный эскулап) запустил когда-то в массы байку о волшебной целительности грязей и вод. В любом западноукраинском санатории вам расскажут легенду о том, как охромевшая и полупарализованная корова стала подолгу отбиваться от местного стада и отлеживаться в одном из ближайших болот. Востроглазые селяне это приметили — и тоже начали купаться в означенном болоте, и тоже стали здоровые, как коровы? и даже еще здоровее. Предприимчивые евреи как следует проплатили этот фольклорный пиар — и именно так возникла санаторно-курортная цивилизация, комфортабельный рай для здоровых и скорбная обитель для больных. Никто ни в каком санатории от своей болезни никогда не излечивался, но все равно, ванные и массаж — это прекрасно. Принимаем то и другое — и в ближайший лес за грибами или вдоль берега местного водоема с удочкой, учась по дороге думать мыслями листьев и трав.

Антиврачебное
Кстати, о санаторных знакомствах вашего покорного слуги: там у него состоялся любопытный разговор с соседом по палате, доктором из Киева, терапевтом с 30-летним стажем. «Будь моя воля, — сказал сей безусловный профессионал-эскулап, — я бы семьдесят процентов врачей повесил, а пятьдесят процентов лекарств вылил в унитаз». Я внутренне зааплодировал, услышав это. Ибо (можете не соглашаться), если у организма иссяк инстинкт самосохранения, его не спасут никакие лекарства.
Ergo: фармацевтическую и врачебную науку тоже придумали предприимчивые евреи. Они сделали на них могучий гешефт, заработали миллионы, создали отрасли и производства — они создали, короче говоря, новую человеческую потребность. Говорится ли что-нибудь в Библии о врачах и лекарствах? Ни слова. В этой энциклопедии людского бытия ни того ни другого не значится. Активной медицинской практикой занимался Иисус Христос. Но какой? «Плюнул и сделал бреновение, приложив к ране».
Зато в Библии сказано другое. Там поставлен единый и абсолютный диагоз всем болезням мира: «Иссякло благо жизни и се, аз умираю». Вот оно, зерно правды: «благо жизни», загадочная витальная «прана», которую не рассмотреть ни в какой томограф, потому что она спрятана в рибонуклеиновых матрицах хромосом, растворена в межъядерных мембранах наших клеток. Иным Бог и природа отпустили этой праны немеряно, другим с гулькин нос. Первые будут пить, курить, нарушать — и доживут до мафусаиловой старости. Вторые же не станут прикасаться ни к тому ни к другому, осенять крестным замением каждый кусок пищи — и все равно их организм падет однажды перед одним из миллиона микробов, населяющих нас с головы до пят. Ибо иссякло благо их жизни, и пресеклись источники, и обнажилось дно сосуда, «и се, аз умираю». Подъемлются власы от восторга и ужаса перед этим роковым, единым для всех диагнозом.
Но автора опять занесло. Посчитаем, сколько времени ушло на предложенное оздоровительное мероприятие? Всего месяц. Зато вы снова стали жизнеспособным и динамичным молодцом, бьющим копытом и готовым предпринять что-нибудь дерзновенное. Упомянутая в начале очерка сотрудница снова всплеснет руками и скажет «Ой, на кого вы стали похожи», но уже совсем по-другому, а затем, но уже совсем по-другому, счастливым обморочным шепотом: «Сумасшедший. Запри по крайней мере дверь. Ведь могут войти. Ах, сумасшедший...»

P. S. Желающим воспользоваться оздоровительным опытом автора и получить дополнительные инструкции:
Никаких инструкций, кроме единой: ровно две недели ничего не жрать.


2. Опыт об огороде
и
Интернете

Недавно автор сего из последних сил и средств провел к себе на дачу Интернет и, подобно буриданову ослу, очутился перед двумя альтернативами:
Первая:
Общение со всем миром. Мне пишут письма из Австралии, и я в течение пяти минут на них отвечаю. Я заказываю pereplet.ru — на меня в мгновение ока вываливается литературная продукция, производимая пламенными патриотическим умами России. Набираю lebed.com — и оказываюсь в эпицентре международной эмигрантской тусовки. С десятков серверов мне сообщают о событиях в Чечне, передвижениях Путина, перемещениях Березовского, ценах на мясо в Португалии, содержании головы Глеба Павловского, но главное, главное — я могу узнать, что думает в данный момент г-н Зеленский, редактор «Сибогней»! Хочу ли возразить Папе Римскому — захожу на его сайт и пишу: «Г-н Папа! Я — не согласен». Не нравится мне упомянутый г-н Зеленский — сообщаю ему об этом с краткостью и прямотой римского легионера. Я в Интернете. Я Председатель Земного Шара.
Вторая:
Возлюбленная помидорная рассада приказала долго жить. Засорился колодец в наказание за то, что поленился добавить осадочное кольцо, когда его строил. Сгнил забор. Свирепствуют сорняки. Сажать или не сажать в этом году «шпарагивку»?
Первая:
Послал гневный мессидж в Гостевую книгу прохиндея Жириновского. Льстивый веб-мастер гарантировал, что упреки будут приняты к сведению.
Вторая:
Обзавелся выводком утят. А они выстригли половину огорода! Срочно мастерю вольеру и беспрерывно варю отруби.
Первая:
Ах, эта лукавая Америка. Всю ночь таращился в монитор, разгадывая козни Госдепартамента.
Вторая:
Из-за этого проклятого Интернета проспал утренний полив. Утиная команда (12 шт.) устроила голодную истерику.

Ну, и тому подобное, и так далее. Теперь спрашивается: огород или Интернет? Перед моими окрестными соседями-селянами не стоит такого выбора. Я же в некоторой мировоззренческой растерянности. Из Интернета сочится образованность и знание всего и вся. Но никакой Интернет не может мне объяснить, как может быть такое, чтобы из единого комочка земли, из ее крошечного кубического сантиметра вырастала сладчайшая клубника и неслыханной злости перец. Или вот, например: огурцы в теплице целых две недели не подавали признаков жизни, как вдруг взорвались за ночь сотнями завязей и стали зеленою стеною. Причем тогда именно, когда резко похолодало, и я уже проклял рассаду, купленную на базаре. Или вот еще: в протекающем мимо нас ручейке завелись раки. Ручей, собственно говоря, представляет свалку, в которую нерадивые дачники сбрасывают все, вплоть до поломанных телевизоров. Положено считать, что раки живут только в чистой воде, но откуда же тогда этот биологический выброс? За ночь я натаскал с помощью фонарика 50 раков, каковых сварил и съел, запив необходимым количеством пива.
…Выйдешь рано утром на балкон — благодать, растворение воздухов. Майский воздух прозрачен и свеж. Деревья облиты цветами. В беседке бесшумный ежик доедает хлебные крошки. Неизвестно откуда взявшаяся туча воробьев облепила черешню. «Нужно закрыть ее марлей, — приходит в голову. — Но не будет ли слишком накладно? И не станут ли аборигены крутить пальцем у виска?».
Но это ладно. А вот проблема всех проблем: не засадить ли в этом году половину огорода «по Миттлайдеру»? Непосвященному читателю «Сибогней» поясню, что это американский иеговист, создавший новую концепцию огородных грядок. Ее трудно объяснить, скажу только, что для начала нужно перетереть в пальцах всю землю на участке. В прошлом году я построил одну такую экспериментальную семирамиду. Результат оглушительный, но стартовые труды совершенно неподъемны. Так вот, сеять ли свои мудрые мысли в Интернете, или засевать реальные грядки реальной картошкой согласно рекомендациям американца?
А в Интернете новая планетарная дискуссия. Лапутяне всех мастей, национальностей и возрастов строят очередную вавилонскую башню. Обнаруживаю, что меня уязвил какой-то Иван Давыдов из «Русского журнала». Немедленно принимаюсь за ответную филиппику — а утята, ставшие за ночь голенастыми страусами, поедают в это время всходы калиброванной моркови. Как совместить и за что хвататься?
Интернет вездесущ. А огород мудр. Из Интернета получаешь бездну информации о мировой политике, культуре, литературе, о том, что происходит сейчас в задних коридорах Кремля. Но ни малейшего отношения не имеет все это к неслышным успехам и поражениям на огородной ниве. И, между прочим, совсем уж далёк от этого современный литературный персонаж. Его мир беспрерывно усложняется, в то время как мир конкретного российского обывателя делается проще, строже и аскетичнее. Литературный персонаж озабочен своими интеллектуальными и сексуальными аномалиями, обыватель — поисками пропитания для себя и своих близких. Персонаж зачитывается Розановым, обыватель штудирует пособие по кролиководству, персонаж спешит на вернисаж, обыватель — ремонтировать протекающую крышу. Для подавляющего большинства соотечественников обнажились библейские первоосновы жизни, и всяк поставлен перед ее изначальными императивами: еда, одежда, тепло в очаге. Коммунистический эксперимент окончился, завершен. Но Век Прозрения принес совсем не те истины, которые ожидались. И та часть «совков», которая принялась копать, месить, строгать, пилить, строить, отвоевывать у постперестроечного хаоса физическую нишу жизни, вызывает глубокое уважение, потому что это настоящие «новые русские», не на митингах или в коммерческих малинах, а на приусадебных участках отстаивающие свое человеческое достоинство. Они были инженерами, научными работниками, служащими, писателями, наконец, но когда очередная партия политических прохвостов принялась сокрушать очередной период собственной истории, они в этой варварской затее участвовать отказались и перешли, так сказать, в индивидуальную трудовую оппозицию.
Эта массовая робинзонада, исход миллионов с вечно пьяного корабля российской государственности составляет, по моему глубокому убеждению, главное событие новейшей российской истории. Обидно, конечно, на рубеже третьего тысячелетия оказаться в положении сынов Авраама и стад его, а, с другой стороны, есть некая педагогическая польза в этом вынужденно-добровольном возвращении от «zoоn politicon» к «zoon naturae». Возлюбленного соотечественника не грех иногда ударить о землю так, чтобы встряхнулся и пришел в норму весь его жизненный состав. Ибо кто сказал, что человек рожден для счастья, как птица для полета? Бог не обещал ему этого, это неправда. Сказано другое: «В поте лица твоего будешь есть хлеб свой, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят». Это как раз для тех, кто еще вчера был обеспечен, сыт, пьян и ездил на крымские курорты в купейных вагонах.
Источником существования для постсоветских миллионов становятся сегодня, попросту говоря, натуральное хозяйство и физический труд. Но поговорите с любым из этой армии новых аграриев, и совсем не опустившаяся фигура предстанет перед вами. А целеустремленный преобразователь, философ и даже поэт:

«Какое счастье работать на себя и семью от зари, сооружать кров, возделывать землю в заботах о пропитании, создавать свой мир, подражая Творцу в сотворении вселенной, сколько нового передумаешь, пока руки заняты мускульной, телесной или плотничьей работой: пока ставишь перед собой разумные, физически выполнимые задачи, вознаграждающие радостью и удачей; пока шесть часов кряду тешешь что-нибудь топором или копаешь землю под открытым небом».

Это не мы сказали. Сии строки принадлежат Борису Пастернаку, рафинированному тонкоперстому эстету, но под ними мог бы подписаться любой солигаличский обитатель. Я, во всяком случае, подписываюсь.
Поражает деструктивная жизнеспособность сорняков. Только что отстоял двое суток в известном положении, выбирая травинку за травинкой — бац! через неделю они снова тут как тут злыми полчищами. Трава, взламывающая асфальт — никакая не метафора: у меня нижняя ступенька крыльца встала ребром от прущей снизу бесовской силы. Начинаешь выдирать корень какого-нибудь молочайника, а он тянется, оказывается, через весь огород и уходит к центру земного шара.
А культурные растения слабы, изнежены, без ежедневной человеческой помощи им не выжить. Они, как оранжерейная заводь в диком ботаническом океане.
Ему нипочем никакие фитофторозы, и он не знает жалости. Вот в таком ежедневном, упорном и бесконечном противостоянии дикорастущему хаосу проходит жизнь огородника. Ну и что? Зато какое дзен-буддистское погружение в ядро бытия, когда начинаешь думать мыслями травы и чувствовать чувствами деревьев. «Не то, что мните вы, природа…»
Интернет находится на прямо противоположном конце всего этого. Он бесплотен, выморочен, сух. Если природе патронирует Бог, то Интернету — дьявол. Из Интернета растут слава, власть, деньги, березовские, владение умами, но никогда не вырастет из него картошка или курица. Лев Толстой не кокетничал, когда, овладев знаниями, какие никакому интернетчику не снились, разменял их на истины, простые, как мычание.
Огород жизнедышащ, румян, кислороден, патриотичен. А Интернет — углекисл и обл. Обитатель Огорода — работник, семьянин, производитель потомства. А обитатель Интернета — бездельник, гомкункулус, интеллектуальная шишига, онанист. Его гложет порча. Огородник громко хохочет, интернетчик злобно шипит. Огородник читает подшивку «Сад и огород», интернетчик — Владимира Сорокина. Огородник закусывает свежими баклажанами со своей грядки, а интернетчик — химическими бульонными кубиками. Огородник — Виорэль Ломов, интернетчик — Bykoff Dima, куртюель дю маньерист. Первые собираются в «Русском переплете», вторые — в «Русском журнале». Первые неуклюжи, застенчивы, не обучены политесу великосветских забав. У вторых золото во рту, образованность, но меду жизни им не дано. Они
Не сеют и не пашут, не валяют дурака,
С колокольни х...ем машут,
                           разгоняют облака.
Два этих антропологических подвида никогда не сойдутся. У них разные группы крови. Они не понимают друг друга.
…Вот ты, неведомый подписчик «Сибогней», читающий сейчас эти строки, — ты огородник или интернетчик по своей изначальной сути?


3. Опыт о писателе

Когда ты последний раз заходил в книжный магазин, приятель? Когда и какую книгу ты там приобрёл?
Вот видишь, ты задержался с ответом. Не смущайся, автор этих строк тоже не помнит этого. Сегодняшний Парнас напоминает палубу тонущего «Титаника», откуда бегут все, кого Бог или природа наградила ещё какими-нибудь умениями и талантами, кроме складывания словес. Если бы не гонорарная копейка, ваш покорный слуга давно забросил своё перо за окно и провёл остаток дней в дзен-буддистском перекапывании огородных грядок на даче, открывая рот только для принятия пищи и виртуальных поцелуев ручек у здешних дам. Лев Толстой сравнивал поэта с пахарем, идущим за плугом и на каждом третьем шагу делающим танцевальное па. Сегодня эту аналогию можно расширить на всех пишущих. Заявите-ка в современной компании, что вы писатель, и вокруг вас образуется озадаченная пустота: «мы думали, что он, как все.., нормальный.., а он, оказывается, пи-са-тель. Ну его!» —А Б. Акунин? А Виктор Пелевин, Виктор Ерофеев, Вячеслав Курицын, Владимир Сорокин? — возразят присутствующие. На это ответим, что оные Сорокины и прочие пернатые Курицыны не писатели, а прохиндеи-пиарщики, вешающие лапшу инфантильным головастикам-переросткам из гуманитарных вузов. Автор себя к их числу не относит и хочет надеяться, что аудитория «Сибогней» тоже.
С другой стороны, в каждом человеческом поколении рождается определённый процент особей, для которых сочинительство является одним из смыслов жизни. Это генетический закон, он неопровергаем. «Бей, но дай говорить» — вот его библейская редакция. Переселите такого на необитаемый остров, заставьте стоять одной ногою на утёсе во мраке вечной ночи среди бущующих волн океана — он и там станет — «говорить стихами».
Вот менее апокалиптический прогноз израильского литератора Якова Шехтера:

«Пишущие в Израиле на русском языке оказались в совершеyно удивительных, благодатных для литературы условиях. Все посторонние мотивы, могущие повлиять на творческий процесс, полностью устранены — писательство не приносит ни денег, ни славы, ни даже популярности. А это значит, что в литературном процессе участвуют лишь те, кому это действительно нужно, те? кто не может без него жить. Искусство ради искусства в масштабе отдельно взятой страны».

Не знаю, как кому, а вашему слуге этот диагноз показался скорее клиническим, нежели литературно-критическим. Допустим, среди упомянутых Яковом Шехтером литераторов возник бы новый Достоевский, Лев Толстой или, как минимум, Владимир Яранцев. Добились бы они сегодня гонорарного признания? То-то и оно.
В девятнадцатые века дело обстояло не совсем так и даже совсем не так. Дворянство требовало для себя доброкачественной художественно-литературной пищи и соглашалось эту пищу щедро оплачивать. Чрезвычайно поучительны в этом смысле обидчивые ламентации Достоевского:

«За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 руб. (за печатный лист. — В.С.), а Тургенев, у которого 2000 душ, по 400?»(Д, 28[1], 325);

«Лев Толстой продал свой роман в «Русский вестник», в 40 листов, и он пойдет с января, — по пяти сот рублей с листа, т. е. за 20 000. Мне 250 не могли сразу решиться дать, а Л. Толстому 500 заплатили с готовностью!» (Д, 29[1], 370).

Как тебе эти гонорарные «двадцать тысяч» серебрянных рублей, читатель? В том и дело, что для существования литературы нужны те, для кого «читать» — значит то же самое, что для упомянутых Яковом Шехтером — «писать». Причём первых должно быть в десятки тысяч раз больше, чем вторых. Если эта пропорция нарушена, писательство превращается в тунеядство, а писатель в пустопляса, выделывающего танцевальные «па» под горестные вздохи домочадцев и издевательские ухмылки прохожих, крутящих за его спиной пальцем у виска.
Упомянутая пропорция существовала не только в дореволюционные, но и в советские времена. Более того, в советскую эпоху она была максимальной. «Культурная революция», «самая читающая в мире нация» — никакой не агитпроп, а реальное достижение большевистской власти. Писатели пользовались тогда общественным почётом, уважением и ходили в Героях Социалистического Труда. «Инженеры человеческих душ» — вот как они именовались.
А сейчас?
Сейчас на Парнасе российской словесности возобладали всевозможные Никифоры Ляписы, Хины Члек и прочие домотканые постмодернисты, которых Лев Аннинский сумел убить единственной фразой: постмодернизм — «Это когда супермены с треском вонзают свои члены в задние проходы своих друзей и подруг, а до того всё это нюхают».
Заодно процитирую, пожалуй, самого себя: «Дело в том, что иногда духовная жизнь народа оскудевает настолько, что у одаренных Богом и природой одиночек попросту не возникает желания предъявлять свой дар обществу. Ничто не свято: гражданские добродетели объявлены предрассудками, политику вершат бездарные авантюристы, науки и искусства влачат жалкое существование, в храмах торгуют, всюду торжествует грубый материализм — в таких условиях уму и таланту делать нечего. Он остается как бы «вещью в себе», окукливается и теряет стимул к творческому плодоношению. У народа, возжелавшего стать страной дураков, не может быть умного искусства. Тут-то и появляются со своими бубенцами и погремушками всевозможные -исты».
Утверждал и повторяю: литература умерла.
А упомянутый генетический процент пишущих? Он остался. Автор имеет в виду не удачливых деловаров типа Б. Акунина, а тех, кто не может не писать, для кого это действительно род священного недуга. Едва ли не еженедельно автор получает книжные бандероли от них, приговорённых к столу и перу, с единственным призывом: «Валерий Леонидович, ум-моляем, хоть обматюкайте, но выскажитесь!».
Высказываюсь:
— Жаль мне вас, ребята.
И больше ничего не умею сказать, и никак утешить этих неофитов. Они появились в эпоху, которой не нужны, которая не читает. Не только их, но вообще никого и ничего. Социалистический эксперимент закончился, завершён. Но его крах привёл совсем не к тем результатам, которые ожидались. Ожидалось духовного Возрождения, расцветания ста цветов и вообще прилёта птицы Каган. Получилось же то, что получилось: как только коммунистические лидеры перестали тянуть свои народы за волосы наверх, к свету и знаниям, те с облегчением рухнули назад, в возлюбленное телевизонное болото. А ставшая никому не нужной творческая интеллигенция принялась переписываться кто куда — кто в управдомы, кто в Викторы Ерофеевы или в порнографы (что одно и то же), абсолютное же большинство оказалось в огородном положении автора этих строк.
Новорожденная писательская поросль скитается по миру в поисках освещённых читательских площадок, того не понимая, что их уже не существует. Сегодняшний Парнас — это пустырь, по уши заросший чертополохом, где бродят сколиозные постмодернисты и тощие сотрудники литературных журналов, тираж и количество которых неутомимо стремятся к нулю. Автор знает, что говорит, ибо и сам время от время появляется на этом пустыре в поисках гонорарного пропитания. Чёрт бы побрал все его литературоведческие знания, звания, диссертации и монографии.
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да я и сам, пожалуй что, не нужен.
И всё-таки, и тем не менее приветствую своих персонажей, этих последних из могикан. В них светится такое доверие к миру слова, в своих дебютах и опытах они так чисты и целомудренны, что, честное слово, увлажняются глаза. В конце концов, читать и писать — самое безгрешное изо всех человеческих занятий. «Человек литературный» не участвует в жестоких ристалищах жизни. Письменный стол и перо — вот единственное, что ему в этой жизни надо.
Недавно автора пригласили в соредакторы бумажно-сетевого издательства «Южный город». Согласился, лишь бы поддержать литературные опыты Ольги Збарской, Александра Пилипенко, Григория Тисецкого, Эдуарда Снежина, Елены Чайки и прочих младых дебютантов этого издательства. Держитесь, дорогие мои, не отнимайте ладоней со лба. В надменной, пресыщенной аудитории «Знамени» или «Нового мира» вы скорее всего не будете прочтены и услышаны. Но такова сегодня цена литературной самоинициации. Хотите, подниму вам настроение? Вот выдержка из интервью Бахыта Кенжеева, одного из сиятельных литературных эмигрантов, блистательного мастера слова, автора пяти романов и четырёх поэтических сборников:

Вопрос: — Можно ли в Канаде русскому писателю жить на литературные заработки?
Ответ: — Всех моих литературных заработков за семь лет тамошней жизни хватило бы лишь на то, чтобы оплатить проживание в квартире за два месяца». http://www.futurum-art.ru/interviews/kenzheev.php)

И тем не менее Кенжеев ежедневно устремляется к столу и пишет, пишет, пишет новые поэзы и романы. Даже если бы они были графоманством чистейшей воды, подобная аскеза достойна противоречивого восхищения.
Мы, кажется, начали за упокой, а кончаем во здравие. Пусть. Назовём это противоречие диалектическим и призовём перечисленных здесь авторов не капитулировать ни перед какими обстоятельствами. Запишите и повесьте над письменным столом: «Это вся рота шагает не в ногу, один я в ногу».
И стойте в своей убеждённости свято и до конца!

100-летие «Сибирских огней»