Вы здесь

Опыты о разном

Вероотступническое
Файл: Иконка пакета 09_serduchenko_oor.zip (17.65 КБ)
Валерий СЕРДЮЧЕНКО
Валерий СЕРДЮЧЕНКО


ОПЫТЫ О РАЗНОМ
Вероотступническое


Художественный талант почему-то ходит чаще всего в рискованной паре со всевозможными отклонениями от нравственно-психической нормы. «Длительное общение с российскими писательскими знаменитостями заставляет меня с горестью признать, что абсолютное их большинство были решительно гнусны, как личности», — бросил однажды в сердцах Белинский.
И действительно. Чем писатель талантливее, тем он невыносимее в жизни. Он истеричен, нарцистичен, подвержен загадочным фобиям и «арзамасским ужасам», нравственная гигиена у него отсутствует, его сексуальные пристрастия патологичны. Зачем Лев Толстой, образец морального здоровья, заставляет Пьера Безухова видеть гомосексуальные сны и намекает на кровосмесительную связь Элен и Анатоля Курагиных? Читая переписку Достоевского с женою, покрываешься краской стыда, при том, что «прюдствующая» Анна Григорьевна вычистила резинкой наиболее откровенные места из эротических откровений своего супруга. «Ночи на вилле» Гоголя написаны пером латентного гомосексуалиста. Жизнь Марселя Пруста, Джойса, Фолкнера — ворох пороков и скверн. О Владимире Набокове и говорить не приходится. Прочитайте его «Аду или страсть» — а лучше не читайте: в моральном плане это порнография и запредельный блуд, каталог половых извращений. «Лолита» смотрится на фоне «Ады» буколической пасторалью.
Среди писателей чрезвычайно высок процент самоубийств и сумасшедствий. Они, как правило, запойные пьяницы; никудышние семьяне; неверные мужья. Общение с ними искусительно и опасно. Они морочат вас своими комплексами, неврозами и капризами, заражают своими фантазиями, заставляют в себя влюбиться — бац! и исчезают в поисках новых жертв своего выморочного обаяния. Девушки и женщины! Бойтесь художественных натур! Как только они начнут свои лукавые речи, как только станут называть вас Беатриче своего сердца — закрывайте уши и бегите в безопасное место.
Предусмотрено ли писательство в ряду древнейших профессий? Нет; в Ветхом Завете ни о чем подобном не говорится. Говорится, правда, о проституции, но на эту тему уже столько написано, что оставим аналогию в покое, и зададимся вопросом, простым, как мычание: почему профессиональный литератор смотрится белой вороной в роевом человеческом множестве? Заявите-ка в здоровом мужском кругу, среди случайных собутыльников, что вы писатель — и вокруг вас образуется озадаченная пустота: «Смотри, мы думали, он нормальный, как все, а он... писатель. Ну его».
С писателями невозможно, без них — скучно. Что мы видим перед собою, двигаясь по жизни или по улице? Так, ничего особенного, бесперспективный пейзаж: унылая чреда домов, редактор «СибОгней» бредет куда-то, троллейбус с опущенной штангой, а в нем упрямые пассажиры. Мы садимся в него и тоже погружаемся в анабиоз до конца троллейбусного или жизненного маршрута.
А у писателя не так. У него вместо глаз увеличительные стекла, в ушах локаторы, нюх как у собаки. Улица для него сплошное переживание. Сколько тут блеску, красок, звону, какие поразительные люди, и все разные! У одного на лице написано преступление, другой совершеннейший Скупой рыцарь, третья — стыдливая распутница, а вон на балконе пятого этажа кто-то в красном платочке сверкает белозубой улыбкой. Мгновение — и он уже там, чтобы посмотреть на самого себя с высоты и убедиться, как он неподражаем в своих ниспадающих штанах и сигаретой за ухом.
Писатели уже из материнского лона являются таковыми. С младых ногтей они терзают окружение невозможными выходками. В школе они первыми начинают курить и тыняться вокруг девчоночьих раздевалок. Институтов (если это не Литературный институт им. Максима Горького) они, как правило, не кончают. Нелепые и всклокоченные, они хохочут, когда положено молиться, и плачут на свадьбах, потому что новобрачные — чаще всего их бывшие возлюбленные.
Их мозги устроены иначе, не так, как у нас, простых смертных. «Мышление образами», «художественное мышление» — вот как это называется. Но что это? Ни за что не поймем, а они объяснить не умеют. Они косноязычны, но это какое-то особенное, божественное косноязычие. «Бессонница, Гомер, тугие паруса», — что за бред, какие паруса и при чем здесь бессонница? Слушающий недоумевает, крутит пальцем у виска, как вдруг его начинает трясти высокой дрожью.
Слова есть, значенье темно,
                                    иль ничтожно,
А им без волненья внимать
                                    невозможно.
И тем не менее: вот ты, читатель, ты хотел бы родиться писателем? Пишущий эти строки ни за что на свете. «Ну его!» Пишущий эти строки несчастлив ровно настолько, насколько гримаса судьбы подвигла его однажды стать профессиональным филологом. Боже, а ведь кончал военно-морское училище, работал строителем на Чукотке, был краснощек, уверен в себе, блестел, как начищенный медный пятак и по утрам громко пел в туалете. Мог бы обонять и осязать проживаемую жизнь в пределах, отпущенных ему Богом и природой — так нет, вынужден блуждать и заражаться инфракрасными и ультрафиолетовыми соблазнами человеческого существования, где всё — «набоковщина», «виолы пола» и прочая выморочная муть, никакими нравственными конституциями не предусмотренная. Влечение Гоголя или Юрия Нагибина к мертвым женским телам, или гомосексуальные опыты Оскара Уайльда, или наркологические «расширения сознания» Эдгара По, или гнилые яблоки в письменном столе у Шиллера, или лесбианство Гертруды Стайн — зачем мне это?
С другой стороны, как они, черти, все талантливы! Они гуманизируют эти запредельные, внецензурные зоны человеческого «эго», легализуют их в нашем сознании, заражают нас своими аномалиями, а, в сущности, учат разврату и греху, разрушают заветы Яхве, Зороастра, Иисуса Христа, Магомета, Будды — и поэтому Платон не собирался терпеть их в своем «Идеальном государстве».
Однажды автор сего уже высказывался по этому поводу на сайтах Интернета. В ответ ему был явлен пост некой «Похи», упершей длани в свои искусительные бока и провозгласившей в рифму к Вознесенскому: «Да! Я Поха! Я Похоть! Голосую за блудниц, отдававшихся чужестранцам на иерусалимских кровлях! А ты, моралист несчастный, заткнись, от тебя веет Шеолом и тленом!»
И что ей возразить на это? Ибо возлюбленные, возлегающие на ложе, действительно прекрасны; совершенны и соразмерны сочленения их, ноздри их благоухают яблоками, их лица сияют блаженством — от чтения «Песни Песней Соломона» в голове стоит сплошной эротический шум , а ведь она тоже является двадцать второй книгой Завета.
Да, но в ней непредусмотрены никакие девиантные излишества из тех, что составляют суть набоковского и прочих демонов и гениев. Поэтому будь бдительным, читатель. Сохраняй в целомудрии и чистоте свою душу и тело. Отвергни лукавые говорения художников и поэтов, но также всевозможных половых эмансипанток и эмансипантов — мерзость сие и бесовская скверна. Сегодня ты предпочел гедоническую культуру Запада строгим уложениям Востока — сохрани же хоть там христианский минимум нравственной чистоты.


Мизантропическое

Когда ты последний раз заходил в книжный магазин, приятель? Когда и какую книгу ты там приобрёл?
Вот видишь, ты задержался с ответом. Не смущайся, автор этих строк тоже не помнит этого. Сегодняшний Парнас напоминает палубу тонущего «Титаника», откуда бегут все, кого Бог или природа наградила ещё какими-нибудь умениями и талантами, кроме складывания словес. Если бы не гонорарная копейка, ваш покорный слуга давно забросил своё перо за окно и провёл остаток дней в дзен-буддистском перекапывании огородных грядок на даче, открывая рот только для принятия пищи и поцелуев ручек у соседских дам. Лев Толстой сравнивал поэта с пахарем, идущим за плугом и на каждом третьем шагу делающим танцевальное «па». Сегодня эту аналогию можно расширить на всех пишущих.
А Б. Акунин? А Виктор Пелевин, Виктор Ерофеев, Вячеслав Курицын, Владимир Сорокин? — возразят присутствующие. На это ответим, что оные Сорокины и прочие пернатые Курицыны не писатели, а прохиндеи-пиарщики, вешающие лапшу инфантильным головастикам-переросткам из гуманитарных вузов. Автор себя к их числу не относит и хочет надеяться, что аудитория «СибОгней» тоже.
С другой стороны, в каждом человеческом поколении рождается определённый процент особей, для которых сочинительство является одним из смыслов жизни. Это генетический закон, он неопровергаем. «Бей, но дай говорить» — вот его библейская редакция. Переселите такого на необитаемый остров, заставьте стоять одной ногою на утёсе во мраке вечной ночи среди бушующих волн океана — он и там станет «говорить стихами».
Вот менее апокалиптический прогноз израильского литератора Якова Шехтера:

«Пишущие в Израиле на русском языке оказались в совершено удивительных, благодатных для литературы условиях. Все посторонние мотивы, могущие повлиять на творческий процесс, полностью устранены — писательство не приносит ни денег, ни славы, ни даже популярности. А это значит, что в литературном процессе участвуют лишь те, кому это действительно нужно, те, кто не может без него жить. Искусство ради искусства в масштабе отдельно взятой страны».

Не знаю, как кому, а вашему слуге этот диагноз показался скорее клиническим, нежели литературно-критическим. Допустим, среди упомянутых Яковом Шехтером литераторов возник бы новый Достоевский, Лев Толстой или, как минимум, Мамин-Сибиряк. Добились бы они сегодня гонорарного признания? То-то и оно.
В девятнадцатые века дело обстояло не совсем так и даже совсем не так. Дворянство требовало для себя доброкачественной художественно-литературной пищи и соглашалось эту пищу щедро оплачивать. Чрезвычайно поучительны в этом смысле обидчивые ламентации Достоевского:

«За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 руб. (за печатный лист — В.С.), а Тургенев, у которого 2000 душ, по 400?»;
«Лев Толстой продал свой роман в «Русский вестник», в 40 листов, и он пойдет с января, — по пяти сот рублей с листа, т. е. за 20 000. Мне 250 не могли сразу решиться дать, а Л. Толстому 500 заплатили с готовностью!»;


Как тебе эти гонорарные «двадцать тысяч» серебряных рублей, читатель? В том и дело, что для существования литературы нужны те, для кого «читать» — значит, то же самое, что для упомянутых Яковом Шехтером — «писать». Причём первых должно быть в десятки тысяч раз больше, чем вторых. Если эта пропорция нарушена, писательство превращается в тунеядство, а писатель в пустопляса, выделывающего танцевальные «па» под горестные вздохи домочадцев и издевательские ухмылки прохожих, крутящих за его спиной пальцем у виска.
Упомянутая пропорция существовала не только в дореволюционные, но и в советские времена. Более того, в советскую эпоху она была максимальной. «Культурная революция», «самая читающая в мире нация « — никакой не агитпроп, а реальное достижение большевистской власти. Писатели пользовались тогда общественным почётом, уважением и ходили в Героях Социалистического Труда. «Инженеры человеческих душ» — вот как они именовались.
А сейчас?
Сейчас на Парнасе постсоветской словесности возобладали всевозможные Никифоры Ляписы, Хины Члек и прочие домотканные постмодернисты, которых Лев Аннинский сумел убить единственной фразой: постмодернизм — «Это когда супермены с треском вонзают свои члены в задние проходы своих друзей и подруг, а до того всё это нюхают».
Заодно процитирую, пожалуй, самого себя: «Дело в том, что иногда духовная жизнь народа оскудевает настолько, что у одаренных Богом и природой одиночек попросту не возникает желания предъявлять свой дар обществу. Ничто не свято: гражданские добродетели объявлены предрассудками, политику вершат бездарные авантюристы, науки и искусства влачат жалкое существование, в храмах торгуют, всюду торжествует грубый материализм — в таких условиях уму и таланту делать нечего. Он остается как бы «вещью в себе», окукливается и теряет стимул к творческому плодоношению. У народа, возжелавшего стать страной дураков, не может быть умного искусства. Тут-то и появляются со своими бубенцами и погремушками всевозможные «-исты».
Утверждал и повторяю: литература умерла.
А упомянутый генетический процент пишущих? Он остался. Автор имеет в виду не удачливых деловаров типа Б. Акунина, а тех, кто не может не писать, для кого это действительно род священного недуга. Едва ли не еженедельно автор получает книжные бандероли от них, приговорённых к столу и перу, с единственным призывом: «Валерий Леонидович, ум-моляем, хоть обматюкайте, но выскажитесь!»
Высказываюсь:
— Жаль мне вас, ребята.
И больше ничего не умею сказать, и никак утешить этих неофитов. Они появились в эпоху, которой не нужны, которая не читает. Не только их, но вообще никого и ничего. Социалистический эксперимент закончился, завершён. Но его крах привёл совсем не к тем результатам, которые ожидались. Ожидалось духовного Возрождения, расцветания ста цветов и вообще прилёта птицы Каган. Получилось же то, что получилось: как только коммунистические лидеры перестали тянуть свои народы за волосы наверх, к свету и знаниям, те с облегчением рухнули назад, в возлюбленное телевизионное болото. А ставшая никому не нужной творческая интеллигенция принялась переписываться кто куда — кто в управдомы, кто в Викторы Ерофеевы или в порнографы (что одно и то же), абсолютное же большинство оказалось в огородном положении автора этих строк.
Новорожденная писательская поросль скитается по миру в поисках освещённых читательских площадок, того не понимая, что их уже не существует. Сегодняшний Парнас — это пустырь, по уши заросший чертополохом, где бродят сколиозные постмодернисты и тощие сотрудники литературных журналов, тираж и количество которых неутомимо стремятся к нулю. Автор знает, что говорит, ибо и сам время от время появляется на этом пустыре в поисках гонорарного пропитания. Чёрт бы побрал все его литературоведческие знания, звания, диссертации и монографии.
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да я и сам, пожалуй что, не нужен.
И всё-таки, и тем не менее, приветствую своих персонажей, этих последних из могикан. В них светится такое доверие к миру слова, в своих дебютах и опытах они так чисты и целомудренны, что, честное слово, увлажняются глаза. В конце концов, читать и писать — самое безгрешное изо всех человеческих занятий. «Homo literae» не участвует в жестоких ристалищах жизни. Письменный стол и перо — вот единственное, что ему в этой жизни надо.
Недавно автора пригласили в соредакторы бумажно-сетевого издательства «Южный город». Согласился, лишь бы поддержать литературные опыты тамошних Ольги Збарской, Александра Пилипенко, Григория Тисецкого, Эдуарда Снежина, Елены Чайки и прочих младых дебютантов этого издательства. Держитесь, дорогие мои, не отнимайте ладоней со лба. В надменной, пресыщенной столичной аудитории вы скорее всего не будете прочтены и услышаны. Но такова сегодня цена литературной самоинициации. Хотите, подниму вам настроение? Вот выдержка из интервью Бахыта Кенжеева, одного из сиятельных литературных эмигрантов, блистательного мастера слова, автора пяти романов и четырёх поэтических сборников:

Вопрос: — Можно ли в Канаде русскому писателю жить на литературные заработки?
Ответ: — Всех моих литературных заработков за семь лет тамошней жизни хватило бы лишь на то, чтобы оплатить проживание в квартире за два месяца».

И, тем не менее, Кенжеев ежедневно устремляется к столу и пишет, пишет, пишет новые поэзы и романы. Даже если бы они были графоманством чистейшей воды, подобная аскеза достойна противоречивого восхищения.
Мы, кажется, начали за упокой, а кончаем во здравие. Пусть. Назовём это противоречие диалектическим и призовём последних из пишущих могикан не капитулировать ни перед какими обстоятельствами. Запишите и повесьте над письменным столом: «Это вся рота шагает не в ногу, один я в ногу».
И стойте в своей убеждённости свято и до конца!


Мои биографы

Sensation! У автора сего обнаружился собственный биограф. Некий «поклонник РП» (разумеется же, анонимный) поразил окрестности Интернета скрупулезным знанием моей литературной биографии. Процитирую, пожалуй:

«К текстам доцента Сердюченко надо относиться в контексте его предательств. Все его тексты это месть за отказ от сотрудничества (сперва пламенному публицисту было показано на дверь в Новом мире, затем авторитетный в издательских кругах Дмитрий Быков не проявил должной активности в протаскивании текстов львовянина, затем Русский Журнал не заинтересовался его творчеством). Отсюда и гнев, отсюда и энергия. Все это легко прочитывается в самих текстах доцента. На сегодняшний день только прохановское «Завтра» и «Русский Переплет» печатают публициста (в Лебеде доцент тоже был достаточно активен, но, судя по реакции на Гостевую бостонского журнала, и тут что-то не получилось). Но в прохановской газетке главный публицист сам Проханов — посему доцент там проходит со скрипом. А вот Русский Переплет, издание не платящее никаких денег, будет еще долго публиковать его не лишенные таланта перлы. Как говорится, на дурняк и уксус сладок. Так что спасибо системе РП — мы еще долго будем наслаждаться публицистикой выброшенного за борт высокой литературы львовского гения». (Конец цитаты).
Поразительно. Такое ощущение, что «поклонник РП» долгие годы проработал у Сердюченко Эккерманом, коллекционируя его провалы в мире «высокой литературы» (sic!).
И ведь все верно. «Доцент Сердюченко» действительно не ужился с сытым гонорарным «Новым миром», затем с не менее гонорарным «Русским журналом», затем — с влиятельным светским журналистом Дмитрием Быковым, затем оказался не в ладах с толстосумами из заморского веб-альманаха «Лебедь» и вот, прозябает в прохановских изданиях, где ему тоже ничего не светит потому якобы, что тамошние дивиденды полностью реквизированы самим Прохановым.
Интересно, однако, понимает литературный успех мой биограф! Для него этот успех полностью исчисляется близостью к светским тусовкам и гонорарной маржой. Критикуются не тексты Валерия Сердюченко, а его неумение жить. «Поклоннику» даже в голову не приходит, что литератор может иметь какую-нибудь иную цель, кроме желания попасть в струю или отомстить обидчику. Для «поклонников» это из области какой-то соцреалистической фантастики.
Но так уж они устроены. Это проблема не мировоззрения даже, а мироощущения. Жизнь ощущается ими, как игра интересов, real politik. Совершится потоп, господь Бог решит поразить гневом их «Русские журналы» — они окажутся наилучшими исполнителями Божьего заказа, потому что как же иначе?
Эчеленца, прикажите, аппетит
                                    наш невелик,
Только слово нам скажите,
                  все исполннм в тот же миг.
Эти углекислые обитатели сегодняшнего Парнаса выживут, даже если в него угодит атомная бомба. У них там уже нарыты подземные ходы связи, налажена система паролей и премиального доппитания, установлены дойки для спонсоров — сам Сорос ногу сломит в этой норной terra.
До нее не доходят никакие внешние увещевания. Мало ли кто там снаружи насмехается и пишет фельетоны. «Ну его, Белинского неистового, пусть пишет, а мы тоже писать будем. У нас свои Белинские».
И пишут. Дмитрий Быков, например, залудил недавно целый роман. И опубликовал его, разумеется же, в «Новом мире». Роман — тиражированная антисоветская лабуда про ужасы 37-го года, да в этом ли дело? Если в партийно-литературных гостиных поменяется состав воздуха, Дима с такой же готовностью сочинит нечто противоположное, но никогда, заметь себе, читатель, не выпадет из обоймы и с каждого Смутного времени будет иметь свой гешефт.
Вернемся, однако, к моему биографу. Если разобраться, он упрекает меня именно в неумении находиться в этой самой обойме: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»
Вопрос по-своему убийственный. В нем заключено понимание базовых знаменателей жизни. На этом понимании вся новорусская цивилизация держится. Там нету никаких дурацких воспарений духа, а есть расценки и гешефт.
«Россия»? — Проигрышный проект.
Глаголание о духовных ценностях? — Не оплачивается.
Российский патриотизм? — В финансовом отношении безнадежен.
Сердюченко? — Неудачник и поэтому не жилец. Правда, талантлив, зараза, но тем больнее на него смотреть.
Итак, с одной стороны мы имеем пластичных чемпионов удачи, любимцев фортуны, Букера и Елены Боннэр, по другую — тощий литературный пролетариат. Диспозиция обозначена очень точно и наводит на грустные размышления. Почему, в самом деле, патриотические издания перебиваются с кваса на воду? Зачем их редакции так обшарпаны, кошельки скудны, а гонорар выражается в двух бутылках водки, распитых в соседней закусочной? (Случай из жизни автора.)
В ответ на это каждый литпатриот станет жаловаться на отсутствие спонсоров и равнодушие властей, отнюдь не задумываясь, кто виноват в его невостребованности: власти или он сам. Вместо того, чтобы препоясаться сытинской предприимчивостью, сделать врагов друзьями, вызубрить наизусть новые экономические отношения и ринуться в пучину свершений и дел, он будет с утра до вечера бубнить «патриотов обижают», вызывая вместо сочувствия злорадные комментарии и смех. Мир стал другим, объявлено второе открытие Америки, и производится запись в команду нового «Мейфлауэра». Требуются такелажники, картографы, навигаторы, купцы, конквистадоры — все, что пульсирует адреналином, мощно дышит, умеет, рискует. А слабое, неоформившееся высаживается на берег после первой же штормовой качки. Удержались бы на подобном корабле такие, как Достоевский, ЛевТолстой, Солженицын? Полагаем, что такие писатели удержались бы несомненно. Первый предъявил бы команде каторжную робу с бубновым тузом на спине, ЛевТолстой перевербовал бы ее в общество духоборов, а Солженицын вообще поднял бы бунт, обломил собственным лбом главную мачту и повел корабль в ведомом ему направлении. И даже Набоков, тонкоперстый кристаллический Набоков удержался бы. Впрочем, зачем сослагательное наклонение; он и так удержался. Он прожил совершенное детство, во время эмигрировал в Англию, из Англии в Германию, из Германии в Америку, завоевал абсолютное первенство в писательской диаспоре, стал англоязычным, написал математически выверенную «Лолиту» одновременно для партера и для райка и закончил жизнь в фешенебельном швейцарском отеле, даря великолепным презрением всех и вся и вызывая тем еще больший восторг со стороны презираемых. Лев Толстой? «В России теперь два царя, Николай Второй и Лев Толстой, — писал Короленко. — Разница между ними та, что первого не слушают и не боятся, а второго слушается вся Россия». Достоевский? Федора Достоевского провожали в последний путь тысячи петербургских простолюдинов, не очень отчетливо представлявших подлинной славы покойного. Черномырдин, бывши в Америке по своим хитрым делам, выкроил время, чтобы поучаствовать в отпевании Иосифа Бродского. Откуда эта поэтическая прыть у грубого материалиста, газпромовца и политического воротилы? А оттуда, что сильные мира сего нюхом чувствуют и согласны уважать любой успех и влиятельную славу, на каком бы поприще она ни стяжалась.
Некрасов? Появившись в Петербурге чуть ли не пешком, он через некоторое время стал главным журнальным капиталистом России. Кто-нибудь из присутствующих бывал в Барвихе? Согласимся, яснополянская усадьба Толстого выглядит замарашкой по сравнению с барвихинскими кущами. И ведь при этом Некрасов ни разу не изменил своим разночинным, «мужицким» идеалам.
Ничего этого современный литпатриот не может и не умеет. Так что неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Врачу — исцелися сам. «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»

…И поэтому мой анонимный биограф не вполне неправ.
100-летие «Сибирских огней»