Хорошие профессии

Путевой обходчик

После службы в железнодорожных войсках Владимир Ершов вернулся в родную деревню, затерявшуюся среди тверских болот. Володя был сиротой, и его никто не ждал, кроме бывших одноклассников, закативших по случаю его возвращения грандиозную пьянку.

А он, можно сказать, пил не от радости, а с горя. Перед армией попросил приглядывать за домом соседку Лукерью Макарову. Она обещала смотреть днем и ночью, потому что страдала бессонницей еще с той поры, когда во время полевых работ сутками не вылезала из кабины гусеничного трактора ДТ-75. Но теперь он увидел, что его небольшой огород зарос репейником, а сколоченная из горбыля уборная покосилась, почернела от дождей и ветров. О бане и говорить нечего. От бани остался заваленный на бок сруб. Печку растаскали на кирпичи. Заодно прихватили оконные рамы, двери и котел. Недосмотрела старая Макариха...

Ходить по домам, искать пропажу, писать заявление участковому — дело пустое. Проще раскидать гнилые остатки на дрова, а для помывки соорудить на веранде душ.

Володя нашел за сараем ржавые уголки сорок на сорок. Под лейку ошкурил бензобак, покрасил его остатками железного сурика. Повесил клеенку на кольцах. Под верандой приспособил кусок трубы для слива и отвел ее от дома в канаву...

В деревне о своей службе на БАМе особо рассказывать нечего. Ну что особенного? Окончил учебку и вместе с сержантскими погонами получил права на вождение тепловоза. Потом его желдорбатальон привезли и выгрузили в тайгу, где расчистили площадку и прямо на снег поставили палатки, для тепла набросав еловых веток, а в печки накидав сырых чурбаков, малость сбрызнув их солярой.

И начали вкалывать. Трудно было в первую зиму, все как-то наспех. На открытых грузовиках под конвоем привозили заключенных пилить лес под трассу. На двадцать комсомольцев — пятьсот осужденных... Иногда сидельцы, замученные и еле живые, просились погреться у костра.

Военные железнодорожники полностью строили восточный участок магистрали. Студенты и добровольцы появились позже на западном участке. Гнали план. Все достижения стройки приурочивали к каким-нибудь государственным праздникам. Каптенармус Прошкин, редактор стенной газеты, наклеивал фотокарточки с передовиками. Те даже значки ударников получали. А по весне, когда рельсы «гуляли» и ездить было невозможно, подтаявший проложенный за зиму путь переделывали с отсыпкой откосов гравием, утрамбовкой. Но все это уже без газет и фотографий.

Потом Володя пересел в кабину шпалоукладчика. Комбат мечтал, что Ершов женится на его дочке:

— Вот ты за два года тысяч пятнадцать получил? Можешь выбросить эти деньги... Через нас идут поезда с разным ширпотребом: дубленки и радиоаппаратура. А я здесь начальник на многие сотни километров. Полк наш аж в Свердловске! Короче, товар есть, и покупатели найдутся. Оставайся на сверхсрочку, будем вместе дела делать.

Володя отказался. А комбат отомстил. Володю последним уволили в запас, а перед этим он еще и на губе посидел за невыполнение приказа. Командир грозился трибуналом. К счастью, из военной прокуратуры приехали с проверкой. На каждую хитрую гайку отыщется свой болт.

Но чтобы дальше жить на родине и поднимать хозяйство, нужна работа, которой здесь нет. Не зря же Володя служил в желдорвойсках!..

За станцией в небольшом кирпичном доме в одной комнате разместились ее начальник, дежурный и начальник дистанции пути. Последний — Федор Дмитриевич Ермаков, только отобедав, ругал себя за то, что в столовой на второе вместо голубцов взял подозрительные котлеты.

«Теперь но-шпу придется пить», — думал он, глядя на молодого парня в джинсах, который пришел к ним устраиваться.

Из кармана ветровки парень достал корочку на право вождения грузовых и пассажирских магистральных тепловозов.

— Это все замечательно, — вздохнул Федор Дмитриевич, — только здесь тепловозов нет, как и самого депо. Это надо на Узловую, но добираться далече... А вот у нас на седьмом участке обходчик требуется. Участок не электрифицированный, поэтому вагон-дефектоскоп гонять нельзя. Этот участок среди лесов и клюквенных болот. Когда идут дожди — грунт ползет. На участке еще переезд имеется. Без шлагбаума, только разметка и знаки. Движение через него небольшое. Но в этом месте поезд идет в гору и перед переездом гасит скорость. Поэтому надо поглядывать. Если сам окашиваешь — оплачиваем, а нет — полноценную бригаду высылаем, что для дороги накладно. Если согласен, сейчас туда как раз грузовая дрезина с ремонтниками отправляется. После ливней габарит пути уменьшился, надо срочно восстанавливать...

Володю не радовали такие перспективы. Но пришлось согласиться. Больше же ничего нет.

— Тогда напишу записку на склад, — продолжил Федор Дмитриевич, — чтоб тебе выдали спецодежду, сапоги, ботинки, дождевик... Еще и продукты сухим пайком. Тушенка с крупой и маслом на первое время не помешают. Рядом с домом обходчика есть деревенька. В сельмаге отовариваться по талонам будешь. Ты парень молодой — рано или поздно к людям все равно потянет. Так что я на будущее узнаю, на каких участках требуются тепловозники...

В мотодрезине хватило места всем. Володя свалил у борта свое «приданое», как путейцы шутя назвали его новые вещи, полученные на складе под расписку.

— Часа через два будем на месте, — сквозь работу дизеля прокричал машинист в оранжевом жилете.

И ДГКУ (дрезина грузовая крановая универсальная) помчалась, рассекая на равные части темно-зеленый, а вдали почти черный лес. Местами за невысокими деревьями с кривыми стволами тянулись болота. Иногда бездонные линзы болотной воды вспыхивали под одиноким лучом холодного солнца...

Общались мало. Суровая природа этих краев не располагала к общению.

— Эй, парень, — снова повернулся к нему машинист, — вон из-за елок твой «дворец» выглядывает. — Он перевел рукоятку крана от себя, и дрезина тут же замедлила ход.

Володю высадили на путейском посту седьмого участка. Ремонтная бригада остановилась недалеко. Выгрузили рядом с насыпью инструменты, ремкомплект для возможной замены части пути. Стрела крана дрезины опустила на мокрую траву рельсы...

Болотные комары целой эскадрильей набросились на прибывших. Больше всех доставалось почему-то машинисту Авдеенко.

— Изголодались, — отмахивался он от них.

Как и предполагали, после затяжных дождей ширина и уровень колеи изменились. Труба водостока под насыпью, как пробкой, закупорилась лесным мусором, принесенным с потоком воды. Пока запускали генератор, откачивали через откос воду и разгребали плотно набившийся мусор, стемнело.

Наступила короткая северная ночь. На дрезине включили мощный прожектор-искатель, и обрадованные комары атаковали источник яркого света.

На рассвете насквозь облепленные грязью и травой железнодорожники погрузили свой шанцевый инструмент и отправились назад, по дороге увидев, как новый путевой обходчик седьмого участка Володя Ершов совершает свой первый обход.

Срочная стирка

В самый разгар лета, рано утром, с гор неожиданно спустился желтоватый туман и накрыл крымский поселок пеленой, под которой тот исчез, будто его и не было вовсе. Из уличных громкоговорителей предупреждали о нецелесообразности выезжать куда-либо без крайней необходимости.

А ехать все же надо, дорогой товарищ! Так и пропела сестра-хозяйка санатория Вера Ивановна Кулеш шоферу Володе Рогову, пнув шлепанцем грязные бельевые узлы, сваленные в углу комнаты. Отвезти в прачечную и отдать в срочную стирку, взамен забрать чистое белье. Скоро же отдыхающие приедут!

Прачечная в семидесяти километрах от поселка. Асфальт до этих мест так и не добрался. Просто грунтовка.

С Верой Ивановной спорить бесполезно. Где сядешь, там и слезешь. Тетка бокастая и крепкая, решительная и скорая на расправу, особенно с нерадивыми горничными.

— Не видно же ничего дальше радиатора, — пытался отвертеться Володя. — Может, лучше подождать, когда рассеется? У меня фары обычные стоят. Никак противотуманки не поставлю. И машина старая — ГАЗ-51. Сколько она пашет на народное хозяйство!

— Ой, да ладно тебе! — легкомысленно отмахнулась кастелянша. Все ей нипочем. — Дорогу знаешь, не впервой, как-нибудь доедешь. Другой машины все равно нет. До тебя на ней Данилыч спокойно гонял без всякой профилактики, без всякого ТО.

— Оно и видно, — ворчал Володя, попивая горячий чай. — Сколько я с ней возился, чтобы в божеский вид привести! Отмыл, отчистил, простучал, подкрутил... Теперь на себя не похожа — летает! Надо еще тормозные шланги поменять. Колодки вроде хорошо схватывают. Но по этим дорогам — то в горку, то под горку... Нагрузка на тормоза большая. Перегревается тормозная жидкость. Беречь надо технику, а не добивать ее без толку.

— Володька, много чая пьешь и много разговариваешь, — потеряла терпение Кулеш. — Пошли, узлы дотащим до машины. Я снизу в кузов подавать буду.

Вдвоем быстро набросали бельевых узлов до самого верха кузова. Пришлось даже откинуть скамейки к бортам.

Утро было такое сырое, что капли тумана, будто слезы, набегали и скатывались по выпученным фарам. Володя привычно надавил правой ногой педаль стартера, левой несколько раз подкачал педаль газа для насыщения горючей смесью. Снял машину с ручного тормоза, положил руки на руль и повторил знаменитую фразу Гагарина: «Поехали!» Выбрал вторую передачу и выехал на дорогу. Включил дворники, и они стали ровно перемещаться, слегка причмокивая новенькой резиновой манжеткой.

Володя — не новичок в своей профессии. Когда-то крутил баранку по тяжелым таежным дорогам. Потом соблазнился теплым морем и доступными фруктами. Попалось объявление: в санаторий под Ялтой срочно требуется шофер. Зарплата небольшая, но питание, отдельная комната, санаторно-курортное лечение... Все бесплатно. Вот только дороги!..

К крымской земле, особенно после дождей, когда известняк киснет и превращается в гипсовую, мелко перемолотую «манную кашу», трудно привыкаешь. Автомобиль тяжело ползет, скатываясь то одним, то другим бортом, всякий раз рискуя застрять в кювете. Мотор надрывно стонет на высокой ноте. Всем своим честным нутром машина противится дальнейшему движению по липучему известняку. А если вверх по горной дороге, когда с одной стороны глубокое ущелье, с другой — приплюснутая к самому полотну черная скала...

Дорога за поворотом пошла на подъем, и двигатель надсадно завыл. Зато туман редел. Ветер уносил его остатки куда-то вниз и сбрасывал в море. Волны слизывали их, превращая в водную стихию. Вечный рокот моря отсюда не слышно, но после вчерашнего шторма оно еще не успокоилось, накатывало высокой дерзкой волной на безлюдное побережье. Вот это мощь! Если захочет, снесет любые препятствия на пути. И никто не в силах помешать могучей природе.

По этому участку Володя никогда не ездил. Прямая трасса до Ялты из-за непогоды местами была перекрыта. Пришлось ехать по второстепенной, в объезд.

Машина, забравшись на вершину, пошла по ровной скользкой дороге. А за следующим поворотом снова пологий спуск. Володя сбросил немного скорость, чуть отпустил газ, поставил правую ногу на педаль тормоза, но она провалилась в пол... Снова попробовал — то же самое... Тормозная гидравлика перестала работать.

ГАЗ-51, ускоряясь, несся под уклон. На лбу шофера выступил холодный пот.

— Так, рычаг на первую, — бормотал он, — дальше выключаю двигатель. Попробую затормозить стояночным, вроде слушается... Хорошо хоть, спуск не такой крутой, как тогда, на Азовском...

Тогда на Азовском сотрудники санатория собрались на рыбалку. Прежние отдыхающие разъехались, а новые еще не прибыли. По дороге нудно моросил дождь, мелкий и почти незаметный, но перестал, когда стали подбираться к рыбацкой деревушке. И Володя, не ожидая худого, направил машину на крутой спуск.

В нормальную погоду можно было спокойно съехать на первой скорости прямо на берег, к самой кромке воды. Но из-за дождя автомобиль стало заносить, будто под колесами мылом намазали. Володя что есть мочи крикнул своим струхнувшим пассажирам в фургоне: «Прыгайте!» Те открыли заднюю дверь и посыпались на мокрую дорогу, как горох из стручка. При заглушенном движке машина последние метры сползла к спасительному серому песку, шершавому, как наждачная бумага...

Потом целый день с рыбачьей лайбы ловили головастых бычков, варили уху. На обратном пути тоже было непросто, хоть и подсохло. Под тонкой и вроде бы твердой коркой была все та же сырая известковая каша.

...Впереди дорога закручивалась в петли. Машина окончательно разогналась, Володя с трудом ее удерживал. Что за поворотом? Очередной подъем? Тогда спасение. Или спуск продолжится? Хорошо, движение небольшое. Одна только машина на встречке еле проползла мимо...

Наконец поворот. Дальше дорога ровная и сухая. Володя сильнее надавил на рычаг стояночного тормоза. Грузовик замедлился и остановился.

Шофер на полусогнутых, почти ватных ногах выполз из кабины и, привалившись к колесу, долго сидел так с прикрытыми глазами... В горле пересохло. Во всем теле ломило.

Придя в себя, запрокинул голову и увидел в чистом небе парящего орла. Будто над ним кружил, пусть и далеко...

Володя, хоть и устал, решительно поднялся. Вытащил из кабины старую промасленную телогрейку, лег на нее под автомобиль и принялся внимательно осматривать каждый сантиметр тормозной магистрали.

Продвинувшись глубже, обнаружил, что резиновый шланг, идущий от главного цилиндра, лопнул, отвалился и просто висел в воздухе. На ощупь твердый, с глубокими трещинами по всей длине. Тормозная жидкость почти вытекла. Лишь мелкие капли, будто дурная черная кровь, нехотя и редко падали на землю.

— Срочная стирка, срочная стирка! — передразнивал он Веру Ивановну. — Чуть не загремел с ее прачечной. Сейчас бы валялся вперемешку с кровавым бельем где-нибудь на дороге...

Музейная тайна

Вера Никитина долгое время была завучем в школе. Но в последнее время перестала любить свою работу. Все было как-то нервно и бессмысленно. Когда окончательно надоело, написала заявление об уходе. Друзья и родственники отговаривали: с работой сейчас туго, другую не найдешь.

Так и вышло: долго искала, не могла подобрать ничего подходящего. Требовались маркетологи, аналитики, программисты. Рабочие профессии тоже были в чести. Вера же из интеллигентной творческой семьи. Папа всю жизнь нес культуру в массы, трудился заведующим клубами в разных городах от Тихого океана до комариной Карелии. Даже пьесы ставил. Мама, художник по костюмам, обшивала капризных театральных актрис. И Вера выросла гуманитарием, к точным наукам интереса не проявляла.

Старая соседка Анна Сергеевна подсказала выход. Она до пенсии работала на заводе «Красный треугольник», но тоже тянулась к искусству, любила посещать различные выставки. А в музеях часто требуются смотрители.

На собеседовании соискательницу долго пытали, почему ушла из школы. Вера честно отвечала, что на предыдущей работе скучно, зато музей — ее призвание. Образованная и спокойная, Вера успешно прошла собеседование. На следующее утро ее новая начальница Марья Ивановна, полноватая, в строгих очках, со смешной фамилией Кащеева, провела необходимый инструктаж.

Теперь, после приемки и осмотра, Вера отвечала за сохранность всех экспонатов в вверенном ей зале.

Сейчас ее место было уже не за учительским столом. Вера, облаченная в униформу, скромно сидела в углу большого зала и наблюдала за нескончаемым потоком посетителей. На лацкане пиджака бейдж с фотографией. Она по-прежнему собирала светлые волосы в пучок на затылке. Приобрела такие же очки, как у начальницы, но в модной оправе, слегка тонированные. Одной рукой элегантно поправляла их, другой — мягко отстраняла самых любопытных посетителей от экспонатов.

Однажды даже спасла гостя, когда со стены сорвалась большая картина в тяжелой золоченой раме. Посетители, такие же бестолковые, как и ее ученики, только взрослые, обижались на простые замечания: не заходите за веревочные ограждения, не фотографируйте со вспышкой, не дышите на экспонаты и уж тем более не трогайте их... Кстати, за спасение человека от сорвавшейся картины ей выдали небольшую премию. Но зарплата, увы, оказалась меньше той, что обещали на собеседовании.

Осенью в городе тускло и сыро, деревья голые и усталые, все пустеет. В музее же светло и торжественно. Начищенный до блеска наборный паркет, сверкающий хрусталь люстр и жирандолей, позолота диванов и кресел с атласной обивкой невероятной сложности.

А потом в музейном комплексе в Царицыно случилась плановая перестановка смотрителей. Вера угодила в галерейную оранжерею с редкими тропическим растениями. Поначалу ее, как новенькую, не решались туда ставить. Боялись, что тут же уволится.

Утром сонный вахтер, звеня тяжелой связкой ключей, открыл ей дверь в оранжерею, и на Веру навалился упругий, мокрый, пахнущий джунглями воздух. Она даже закашлялась, прежде чем шагнуть в этот удушливый тропический лес. Толстенные лианы, словно старые корабельные канаты, переплетаясь, свисали до самого пола. Резные листья гигантского папоротника, финиковые пальмы, огромные кувшинки амазонских викторий с загнутыми краями в небольшом водоеме... Перед лицом бестолково пролетела яркая птица и уселась на какие-то игольчатые листья, медленно раскрывая и захлопывая нарядные крылья. Оказалось, что это вовсе не птица, а огромная бабочка.

«Наверно, здесь и бабуины обитают. И змеи водятся», — передернула плечами Вера. Она терпеть не могла гадов.

Но никаких обезьян и змей здесь, слава богу, не водилось.

Вера смиренно заняла свое место в небольшом тамбуре, отделенном от теплицы стеклянной стеной. В десять часов в оранжерею ввалилась группа шумных школьников. Их восторгу не было предела, когда под стеклянным потолком пролетели бабочки. Девочки визжали, мальчики махали руками.

У Веры разболелась голова. Она шутливо пригрозила, что ребята криками разбудят австралийских попугаев.

После обеда пришли пенсионерки с пластиковыми пакетами. Они демонстративно доставали оттуда воду, жадно пили, бесконечно жалуясь на жару тропиков. На то она и оранжерея. Пожилые женщины мало обращали внимание на бабочек. Они окружали цветники с крупными фиолетовыми, словно майская ночь, цветами. Налюбоваться на них не могли. И счастливые уходили домой. Вера их понимала. Эта красота завораживала.

Вечером оранжерея опустела. Вера устало подошла к цветнику. На месте некоторых растений зияли пустые лунки! Тетки незаметно выкопали редкие цветы...

Вера побежала к начальству. Кащеева даже не удивилась. Не первый раз такое случается. А за руку не поймаешь. Охрану не поставишь. Даже камеры не могут отследить. Очень хитрые эти старушки. Ладно, если для себя, чтобы дома любоваться, хвастать перед подружками. А некоторые несут на продажу в цветочные магазины. Варварство, одним словом!

И тут Вера вспомнила, как однажды в универсаме возле дома посетила небольшой цветочный магазин за стеклянной стеной. Там в пластиковых горшках продавалась всякая тропическая и субтропическая невидаль. Вера еще тогда удивилась, откуда у хозяев магазина такие возможности доставать редкие растения.

В свой выходной она пришла туда и опознала украденные цветы.

Потом было заявление от музея в полицию, допрос хозяина магазина... Оказалось, что воровка работала у него уборщицей.

Какое они понесли наказание, Вера уже не выясняла. Работала себе спокойно. Подобных краж больше не наблюдалось.

Так, иногда кто-нибудь отщипнет листочек на добрую память.

Кубанские казаки

— Вадим, родной, чего стоим? Я тебя когда на ячмень отправлял? — выкрикнул из окна машины Пивоваров, остановившись возле комбайна Вадима Деркача. — Утром же докладывал, что все в порядке, зажигание выставил. Что опять не так?

— Да вот, Сергей Николаевич, лопнул... — Худой черноволосый Вадим вертел в длинных жилистых руках резинокордовый ремень с ускорителя.

— Опять перетянул, наверно, — поморщился Пивоваров.

— Да китайцы так делают. Даже на страду не хватает.

— Короче, китаец, ставь давай и вперед! Чтоб через полчаса комбайн работал без всякой китайской философии.

— Будет сделано, шеф.

Сергей Николаевич Пивоваров — бывший председатель колхоза. Теперь успешный фермер. Вовремя сориентировался и принял на себя бесхозные поля, на которых за годы разрухи успели вырасти березняки.

У него не забалуешь. В советское время хотел, да не мог уволить нерадивого работника. Теперь же — запросто. А еще не любил пьяниц и лентяев. Говорил:

— Власть какой бы ни была, а обязана кормить свой народ. И мы, хлеборобы, тоже в ответе. Мы одни знаем, что хлеб на деревьях не растет. Его надо вырастить, собрать, обмолотить, сохранить на элеваторах и вывести на мукомольные комбинаты.

Вот и решил Вадим засветло выехать на ячмень. Прежде сжатым воздухом тщательно продул движок и кабину от мелкого сора. Поднял жатку, осмотрел подкорытье, нет ли задиров, не трет ли где. Выставил все допуски. Еще раз со шприцем облазил все масленки. И на́ тебе, ремень подвел! Получил «фитиль» от Николаича. Надо наверстывать.

Вадим хлопнул слегка ладонью по кожуху комбайна, будто перед дальней дорогой потрепал за холку доброго скакуна. До полей километров десять.

Приехал и оглядел поля. Ближнее еще не совсем оправилось от недавнего ненастья. Почва у основания стеблей уже теплая, но ком земли еще не спешил рассыпаться в руках.

Вадим рычагом опустил жатку, и к ровному звуку дизеля прибавился стрекот шестиметрового барабана. Снизил до нужной высоты барабан.

Комбайн начал свою работу. После первого прохода Вадим спустился по трапу, присел и раздвинул руками только что остриженные и торчащие ежиком стебельки. Вроде берет. Размял в пальцах колос, сдул шелуху, пару зерен бросил в рот. Зерно захрустело на крепких зубах. Доброе зерно, спелое, можно убирать.

Работа кажется монотонной: ходи себе по полю да срезай колосья. Кабина «Нивы» нагрелась вкрай. В ней всегда шумно и жарко. Но сегодня особенно припекает. Вадим приложил ладонь к небольшому вентилятору, установленному сверху. Толку никакого, жар гоняет по кругу. Вроде мелочь, но насколько легче с кондиционером работать!

На зарубежных машинах электроника: только руку протяни — нужные датчики срабатывают. Заснешь на ходу — сигнал подаст и комбайн остановится, до аварии не доведет. Но если хоть один датчик выйдет из строя, то и сам комбайн работать не будет. Встанет в поле бараном, и все тут. Иностранную технику, в отличие от нашей, не обманешь. Ремонтировать приходится по инструкции, как положено.

И все равно хороший наш комбайн «Нива»! Сколько лет, а работает. Еще долго будет пользу приносить. Кто придумал «моральный износ техники»? Всегда можно машину починить, если «котелок» варит и запчасти имеются. К следующей уборочной надо деку ставить, чтоб производительность повысить и качество обмолачивания, и сам комбайн быстрее побежит. В советское время завод выпускал до десяти тысяч комбайнов в год. Получить сельхозтехнику было проще простого. Сейчас еще легче, только гроши давай. Новый комбайн «Акрос» стоит около двадцати лямов...

Под зерновой выброс подъехал новый бортовой ГАЗ. Вадим открыл дверь кабины. Снова ворвался звук работающего дизеля, сильнее запахло топливом, перегретым маслом. Вадим зачерпнул ладонью из бункера горсть теплого зерна и засыпал во влагомер, придавив крышкой. До этого несколько недель шли дожди. Подпортили уборочную. На табло отобразилось: влажность ячменя 11,5 %. Значит, хорошее, готовое для уборки зерно. Реально смолотить за три дня. Сорок процентов можно взять.

Правда, в этом году урожая меньше. Весной еще заморозки слегка придавили ячменек. С гербицидами агрономы припозднились. В поле вперемешку с ячменем целые заросли полыни и лебеды. Николаич, наверное, под фураж эти участки пустит. Потом их продискуют, дадут отдохнуть и на будущий год, может, овсом засеют. Но это пусть агрономы думают, у них для этого образование. А у нас — опыт хлеборобов. Что Боженька ни даст, за все спасибо.

К самому краю поля подъехал колесный трактор «Беларусь» с запряженной пожарной бочкой, полной речной воды. Это Гриня причапал. Значит, время к обеду. Григорий по ночам с девками гуляет, по утрам вокруг своего трактора телепается. На сон времени нет. А сейчас уборочная, день год кормит... Ну ничего, пусть пока гуляет — осенью в армию пойдет. В военкомате уже предупредили, что отправят в танковые войска. В танке под приказы командира не поспишь. Странно, ведь половина станицы на флоте служила. Там тоже здоровье нужно. И в технике желательно разбираться. А океанские волны напоминают волны пшеницы на полях...

— Гриня, давай отвинчивай задрайки. Я в твоей цистерне искупаюсь. — Вадим сбросил с себя поношенные джинсы, выгоревшую футболку в масляных пятнах и окунулся пару раз с головой.

В такую жарищу за милую душу...

Потом вдвоем уселись в тенечке развесистого орешника. Тетка Лукерья приготовила им супец с пампушками, на подварке, куриного мяса добавила.

Обедали молча, время от времени отламывая куски от свежего ноздрястого душистого каравая. Потом Гриня снова сбегал к трактору. На второе в алюминиевом бидоне тушеная картошка с говядиной, морковью и зеленью...

— Дядя Вадим, я там, за леском, в балочке трактор нашел. ДТ-54 вроде, — вдруг вспомнил Гриня между делом. — Видать, давно бросили, весь в лопухах и крапиве. Наверно, с поля съехал. Вот бы поднять и восстановить! Жалко машину, пропадет совсем.

— Молодец, что жалеешь технику, — помрачнел Вадим. — Знаю я про тот аппарат. Он там уже лет десять отдыхает по вине одного пьяницы. Тот вечно хвалился, что был испытателем на танковом полигоне. «Мастер широкого профиля и первого класса во всех категориях». Вот и загнал технику в овраг. Только мы твоей «Беларусью» не вытащим. Здесь лишь «Кировец» из соседней станицы сможет. Попробуем одолжить...

Под рукав зернового шнека транспортировки встал КамАЗ. Генка из кабины самосвала помахал им рукой.

Справа от рулевой колонки «Нивы» рычаг. Одно его движение — и непрерывный поток ячменя с легким шелестом хлынул в кузов...

До большой росы успели высыпать последний бункер. За полный рабочий день прошли одиннадцать гектаров.

Вадим отогнал «Ниву». В голове одна мысль: помыться и спать.

Гриня продолжал копаться в своем тракторе, что-то подкручивал гаечным ключом.

— Ну что, будущий танкист, возишься? — подошел к нему Вадим, обтирая руки ветошью.

— Вентилятор цепляло, крепление подтягиваю.

— Как закончим уборку, приходи в воскресенье, отметим окончание. Парочку арбузов прикупим, шашлык приготовим. Поучу тебя фланкировке. Лозу порубаем шашками. У меня дома на ковре красуется настоящая терская шашечка. С Первой мировой прадед привез. Еще старинный кинжал «Кама» имеется...

Григорий кивнул. Он знал, что Вадим — хорунжий Кубанского войска. Фланкировкой занимался не просто так, чтобы перед молодыми казачками покрасоваться. Вадим Деркач соблюдал старинные обычаи Кубанского казачьего войска.

Вернисаж

Молодой весенний дождь опустошил тучи, нависшие над старинными прудами родовой вотчины бояр Романовых. Еще не стаявшие грязные льдины вместе с прошлогодним мусором плавают у заросших камышом и осокой берегов. Над высокими столетними деревьями высится приметная башня въездных ворот древнего Измайловского кремля.

По воскресеньям здесь проходят исторические реконструкции, костюмированные праздники для туристов.

В одно их воскресений из въездных ворот выкатилась карета с юным царевичем Петром Алексеевичем в теплом расшитом кафтане и мягких высоких сафьяновых сапожках, который весело подбадривал стрельцов царской охраны. Произвели первый спуск на воду его ботика, построенного по английским чертежам. В те времена будущий адмирал российского флота, наверное, мечтал, как поплывет на этой лодке по Яузе. И когда-нибудь его большие корабли, построенные на настоящих верфях, отправятся в дальние плавания по морям и океанам...

С тех пор, это реально случилось, здесь многое исчезло, изменилось... За стенами Измайловского кремля на другом берегу пруда появился Вернисаж или, как его называют старожилы, Верник.

Рабочий день на Вернике начинается на рассвете. На выходных из разных районов Москвы и Московской области, других регионов стекаются антиквары, перекупщики, художники, коллекционеры и просто любопытствующие. Частыми гостями в прежние времена здесь были художник Илья Глазунов, режиссер Сергей Соловьев, телеведущий Валдис Пельш... Сейчас в основном приходят те любители старины, кто мечтает столкнуться с уцелевшими осколками своего детства, например, с фарфоровыми фигурками слоников или юного пограничника с собакой...

Народ приходит, чтобы вспомнить, поглазеть, прицениться, встретить знакомых, похвастать, выпить возле палатки горячий кофе или махнуть сто граммов коньяка на розлив. Между лавками с русскими сувенирами натянуты широкие куски старого полиэтилена для защиты от проливных дождей. Кажется, что здесь всегда прохладнее. Надо одеваться теплее. Доносится песня «Я не знаю, зачем и кому это нужно...» в исполнении Александра Вертинского. В целом обстановка непринужденная, доброжелательная, но это для своих. Антиквары — народ закрытый и профессиональными секретами с чужаками не делится.

Среди художников — пейзажисты, портретисты, графики и просто хорошие копиисты. На заказ они повторят любую картину, умело ее состарят путем нанесения кракелюра, как на старинных холстах. Попутно бесплатно прочитают лекцию о всех направлениях западноевропейской живописи.

Вот один пожилой художник, тоже выставив картины и опираясь на массивную, затейливо инкрустированную латунным орнаментом трость, с высоты своего немалого роста равнодушно взирает на проходящую толпу. В силу возраста или каких-то других причин он не выставляется на других, более значимых площадках и вынужден приезжать сюда с другого конца города на старой «копейке».

— Видишь, — показывает он концом трости на свои работы, — решил перейти на акрил. Раньше акварелью и маслом работал. Даже гравюры делал. Акрил — интересная техника, дает прозрачность и в то же время яркость, сочность, какую-то значимость...

На одном из его холстов влюбленная пара в сумерках укрывается от дождя под большим разноцветным куполом зонта. Они не замечают дрожащую кошку возле уличного фонаря. Слегка небрежны и будто не разбавлены мазки красного, желтого, густо-синего и черного цвета, но как же здорово автору удалось передать состояние счастливых людей и несчастной кошки, вечернего города и мокрой погоды! От картины веет запахом и сыростью дождя. Вроде простенький сюжет, но цепляет!

В самом конце длинного извивающегося коридора живописцев возле старой беседки под голой березой сиротливо приютился на каком-то ящике еще один примечательный художник. Свою единственную работу без рамы он прислонил к той же березе, на черных ветках которой капли ночного дождя, как бусинки из чистого стекла, переливаются, играют на свету.

Солнце выглянуло, но сам воздух еще не успел нагреться. Зеваки проходят мимо и не понимают, что изображено на картине: какие-то беспорядочные цветные пятна. Где верх и где низ? Может, перевернуть?

— Это «Композиция № 7», Кандинский. Авангард понимать надо, — устало объясняет копиист обывателям. — Не нравится — не смотрите. А хотите — берите. У меня больше нет.

Художник живет в деревне под Тверью. Давно перестал писать. Летом и вовсе не появлялся на Вернике. Никто у него не брал эту «Композицию». Непонятная какая-то, так еще и дорого за нее просил.

А поздней осенью задули настоящие ветра, и с Измайловского острова, закручиваясь в воздухе, неслись и падали в почерневшую воду сухие листья. Рыжие утки-огари совсем погрустнели, почти не плавали, отсиживались на берегу. В эту пору поехать на Вернисаж — как закрыть сезон или перевернуть страницу.

Старая береза перед воротами все так же скрипит своим закрученным телом, словно превозмогает хронические хвори. Все как-то притихло и насторожилось. Меньше любителей побеседовать под чаёк или коньячок возле палатки. Однако в конце коридора живописцев появился тот самый «авангардный» копиист. И опять с тем же самым Кандинским. А что его композиция все же означает?

— Не надо искать сюжета. Меня эта картина, можно сказать, спасла. Однажды спину прихватило, когда решил для печки полешек наколоть. Так прострелило, что от боли повернуться не мог. Долго не отпускало. Из нашей амбулатории медсестра уколы делала. Ну все, думаю, кингстоны пора открывать и на грунт. Амба! А картина на стене возле кровати висела. Лежал и от нечего делать разглядывал ее. И вдруг понял! Это вечное перемещение предметов в разных направлениях и плоскостях. Наша жизнь, как Вселенная, как космос, как океан, тоже вечное движение, энергия. И стоит остановиться, перестать двигаться и отвечать на вопросы мироздания, как все закончится. И мне захотелось скорее встать и жить дальше, иначе все... Картина для меня много стоит, но теперь сбавил до цены обычного торта...

Мы сговорились и пожали друг другу руки. Я теперь заметил: у него на правой руке между большим и указательным пальцами вытатуирован темно-синий якорь.

— Да, я моряк. — В подтверждение художник расстегнул куртку и показал морской знак на закрутке на свитере — за дальний поход на надводном корабле. — Я не всегда в художниках ходил. Первое Балтийское высшее военно-морское училище окончил. Это в Ленинграде, в Морском переулке. Я на два курса по выпуску младше капитан-лейтенанта Ивана Ивановича Краско. Это известный артист. По военной специальности я гидрограф. Создавал навигационные карты, в интересах ВМФ проводил гидрографические, океанологические исследования. В запас вышел капитаном третьего ранга. Потом не знал, куда себя деть, и от скуки поступил в Строгановку. Вот теперь бросил швартовы на мертвые якоря и морковку с репкой дергаю в деревне. Больше уже, наверно, не приеду сюда...

Последний трамвай

Напротив остановки — ажурные чугунные ворота Введенского католического кладбища, за ним высится крест готической часовни. Ночью близ такого места хочется перекреститься. Только пальцами пошевелить не могу. Под ногами крутится поземка. Даже теплые армейские берцы на меху не спасают, если долго ждать трамвай на зимнем ветру.

На городской общественный транспорт вообще надеяться нельзя. Особенно поздним вечером. Тем более когда торопишься на поезд. Предыдущий трамвай час назад ссадил меня на Госпитальном валу. Водитель вдруг вспомнил, что идет только до круга и назад к Семеновской площади.

Московская зима, конечно, не Диксон и не Баренцево море. Там, в северных условиях, работаешь у борта на скользкой палубе траулера, цепляешься за что попало и мечтаешь о конце смены, чтобы наконец в жаркой каюте рухнуть на койку и тут же провалиться в глубокий сон.

Я окончательно продрог, когда неожиданно, гулко постукивая на стыках и освещая путь мощным прожектором, приполз красно-желтый трамвай. Его вращающаяся капроновая щетка шуршала и шаркала о рельсы. Это был снегоуборочный агрегат.

Поравнявшись с остановкой, он, как ни странно, остановился. В проеме открытой узкой дверцы показался вагоновожатый в короткой куртке, меховой шапке и рукавицах. Он спустился на одну ступеньку и помахал мне. Я на окоченевших ногах доковылял до освещенной кабины. Водитель молча протянул руку и втащил меня за воротник. Дверь за нами захлопнулась.

В его кабине тепло. В нос ударил запах металла и разогретого масла. Я от усталости тут же упал в водительское кресло.

— Во народ пошел! Всю ночь собирался там простоять? Первый трамвай только в шестом часу пойдет.

Мужик чуть погодя протянул мне термосную кружку с горячим крепким чаем и бутерброды с сыром:

— Чего тебе приспичило ехать на ночь глядя?

— Мне до Ленинградского вокзала. На ночной поезд до Питера.

— Повезло тебе, я в том направлении еду. Маршрут до Каланчевки. Пути очищаю.

Я от усталости только кивнул. Уступил ему место за пультом управления и пристроился на откидном сиденье. Вагоновожатый щелкнул ключом, от аккумуляторной батареи поднял на крыше пантограф, повернул ручку контроллера с нуля в положение «ход», и мы поехали. По дороге коротко познакомились. Моего спасителя звали Максим.

Путеочиститель, шурша щеткой, покачиваясь на стыках и скрежеща на поворотах, двигался довольно быстро. Жужжал электродвигатель, клацала контакторная группа.

— А тебе зачем в Питер? — от скуки поинтересовался Максим.

— Да я раньше рыбачил на Охотском море. На минтай ходили, — делился я, надо же человека развлекать в знак благодарности. — После подался на Диксон, думал подзаработать. Но большая рыбалка там под запретом. Устроился кочегаром в котельную. Ветра там те еще! Народу мало живет. Все стараются уехать на материк. Но школа есть. Еще метеостанция... Шары-зонды с приборами запускают. Направление ветра, температуру в верхних слоях определяют. А я вообще по специальности моторист. Могу и палубным матросом, сертификат имеется. В Питере хочу на буксир или катер какой-нибудь устроиться. По Неве или Финскому заливу ходить.

— Ну что ж, дело хорошее, — поддержал вагоновожатый. — Питер — красивый город, только ветрено и мокро.

— Я вообще в любой механике разбираюсь. В железнодорожном училище спецтехнологию преподавали старые паровозники. Они еще в войну паровозы на фронт водили. После пересели за краны машинистов электровозов.

— Может, и мою машину можешь вести? — не поверил Максим.

— Ну давай попробуем! — тоже раззадорился я.

Ради смеха Максим уступил место.

Я быстро разобрался:

— Моторный вагон с двумя кабинами, построен в Воронеже. Ничего сложного нет. Вот главный пульт, приборы, вольтметр, скоростемер похож на спидометр. Еще амперметр, главный выключатель, кнопки управления навесным оборудованием. Тормоза, надо полагать, магнитно-электрические. С двигателей через редукторы и муфты сцепления валы идут на оборудование за бортом. Зимой щетки. Летом полив через форсунки. Вода сзади в прицепном тендере...

— Вот это да! — удивился Максим. — Слушай, а давай к нам в трамвайное депо? Нам специалисты нужны. Хочешь мастером в цех по ремонту подвижного состава? Или ко мне сменщиком на эту машину? Зачем тебе Питер? Там погода плохая. А здесь и работа в тепле, и зарплата стабильная. Начальство далеко, один в кабине рассвет встречаешь...

— Не, я все-таки моряк. К водной стихии тянет. Земля слишком твердая для меня. А на палубе все по-другому. Вахта для моряка — святое, не то что смена на берегу...

За разговорами доехали до Комсомольской площади. Впереди замаячило здание Ленинградского вокзала с башенными часами. Максим снова пересел в свое кресло за пультом и отключил щетку путеочистителя. Вагон не доехал до остановки несколько метров.

— Если в Питере не заладится, приходи в наше депо. Оно за Матросским мостом, на берегу Яузы, — напоследок сказал Максим из кабины последнего трамвая.

— А, чем черт не шутит, когда Бог спит! В жизни всякое бывает. — Я не стал заранее отказываться и помахал ему на прощанье.