Колодец

Колодец во дворе был, считай, всегда — сколько дед Мирон себя помнил.

Вот он — несмышленый пятилетний мальчонка — смотрит, как отец и мужики-соседи лопатят жирную плодородную землю, рыжую липкую глину, сырой тяжелый песок. Загорелые лица и полотняные рубахи работяг мокры от пота. Ласковое августовское солнце все выше, а яма все глубже. Быть воде.

Маленький Мирон не только наблюдает. Вот отец подмигивает ему и высыпает в небольшое, почти игрушечное ведерко полную лопату глины. Мальчонка, гордясь доверием, торопится опрокинуть ведерко на растущую земляную кучу и возвращается за новой порцией.

Время от времени раздается глухой звон: лопаты копателей натыкаются на твердый металл. Мужики небрежно отбрасывают в сторону разнокалиберные гильзы, осколки, проржавевшую каску, сломанный затвор от трехлинейки. Такими находками никого не удивишь. Чуть больше десяти лет назад жестокие бои шли под Киевом. Когда отец вернулся с фронта, дом пришлось, по сути, перестраивать заново — война на нем целого места не оставила. Перестроил. Женился. А там и Мирон появился на свет. В новом доме. Под мирным небом.

Вскоре свежевыкопанный колодец обзавелся деревянным срубом с покатой крышей, воротом, к которому крепилось солидной железной цепью ведро. Потом еще несколько дней отец упорно крутил ворот, сливал свежедобытую воду в бочки и кадушки и наконец, видимо, решив, что вода уже подходящая, в первый раз попробовал ее из большой алюминиевой кружки. Удовлетворенно крякнул и протянул кружку сыну.

Удивительно вкусной и свежей оказалась колодезная вода. Студеная — аж зубы ломит. И с годами вкус ее хуже не становился.

Менялась жизнь. Протянулись по пригородному поселку нити водопроводных труб. Но, хотя своя вода была теперь практически в каждом доме, нет-нет да и заходили соседи с ведрами попросить воды из колодца. И отец никому не отказывал.

— Запомни, — говорил Мирону отец. — Хозяин колодца — не кладовщик какой-нибудь и не сторож. Его дело — приспособление в порядке содержать, чтобы у людей всегда вода была. Вода в этой жизни — самое главное и важное. Понимаешь?

Отец соблюдал свои принципы. Примерно каждые десять лет чистил подземный источник и обновлял сруб. А потом... Потом ответственность эта легла на плечи уже взрослого Мирона. И он с гордостью принял эстафету. Следил за колодцем и своего сына Петра к тому же приучал.

С годами разрослись, окрепли, вытянулись к небу посаженные еще отцом и матерью фруктовые деревья: вишни, яблони, груши, абрикосы. Уютная садовая тень укрывала колодец, словно одеялом, и, казалось, вода в нем стала еще вкуснее...

Оглушительно грохнуло. Старик вздрогнул и очнулся от воспоминаний. Воздух взрезало посвистом, и на землю посыпались скошенные осколками ветки и листочки и без того изрядно искалеченных фруктовых деревьев.

Близко мина легла.

Старик подхватил ведро с водой и торопливо заковылял к дому. Чуть не оступился на краю большой воронки. Смешно затоптался, но устоял на ногах. Потом обессиленно опустился на крыльцо, отдышаться.

Воронок во дворе было несколько, и старик хорошо знал, откуда стреляли. Ровнехонько три мины положили в его двор еще неделю назад, когда российская армия подошла к пригородам Киева. Нет, русских в его дворе и близко не было. Так что зачем понадобилось кочующей и вроде бы своей минометной батарее палить по дому деда Мирона — непонятно.

Непонятно — на первый взгляд. На фоне выросших вокруг в последние двадцать лет коттеджей-дворцов старый дом смотрелся гадким утенком. Много раз старику предлагали неплохие деньги за его «развалюху» и участок, но он, не желая уходить с родной, предками и им выпестованной земли, отказывал всем. А теперь — война все спишет. Нет дома и хозяина — нет проблем. Может, и шепнули чего минометчикам ушлые люди. Может, посулили щедро. Коттеджи вокруг целехонькие, а у деда Мирона и сад искалечен, и дом без единого стекла — окна фанерой закрывать пришлось. Но самое плохое — то, что случилось со старухой, с женой Галиной. Когда третья мина прилетела, она была во дворе. И надо же — ни один осколок не задел, но оглушило до крови из ушей, до беспамятства. Насилу в дом затащил. Теперь лежит на кровати и бездумно в потолок смотрит. Хорошо хоть ест да пьет понемногу. Ее бы к врачу, да куда там?!

Старик посмотрел в сторону перекрестка, где пролегала трасса на Борисполь. Очень хорошо пристрелянная со стороны Киева трасса. Сейчас там, на перекрестке, застыли обгоревшие остовы легковушек. Когда власти столицы объявили эвакуацию, некоторые киевляне пытались покинуть город в «неправильном направлении». На таких ни патронов, ни снарядов не жалели. Мало кому удалось вырваться. Теперь дорога уже много дней пустынна, но стоит промелькнуть одинокому автомобилю или пешеходу, с киевской стороны открывают огонь. Так что до врача не добраться. Да и не на чем. Пусто в поселке. Все «свои» сбежали, а «чужие» где-то там, на другом берегу речки, за мостом.

«Свои». «Чужие». Как все в жизни так перевернулось? Почти тридцать лет колесил Мирон за рулем грузовика по цветущей советской Украине. Возил фрукты, зерно, стройматериалы. Все уголки объездил, от Львова до Донбасса, и везде видел счастливых, веселых людей, довольных жизнью и живущих дружно. Русские, украинцы, венгры, молдаване, татары, поляки. Все они были друг для друга своими. Гражданами великой державы. Страны, которой в одночасье не стало и которая, казалось, забрала с собой все хорошее.

Как-то вдруг оказалось, что все, чем жил и во что верил старик, стало неправильным. Не на том языке разговаривал, не тех героев уважал и почитал, не те праздники праздновал. «Запретить! Отменить! Живем бедно, так это “клятые москали” все соки высосали! Избавиться от прошлого! Построить новое будущее! Стать великой свободной страной в ряду других европейских держав! А тех, кто не хочет, — заставим». И заставляли. «Дозаставлялись» до того, что вернулся в Россию Крым; до того, что заполыхал русскоязычный Восток, а теперь уже и вся Украина.

Не принимал дед Мирон происходящее. Отказывался в него верить. Единственным и незыблемым оставался отцовский дом с колодцем во дворе да жена, с которой маялись они посреди бушующей чужой жизни, как два никому не нужных осколка прошлого. Давно уехал жить и работать в Германию, как и многие другие молодые хлопцы, сын Петр. Вот уже несколько лет от него нет ни ответа, ни привета. Забыл своих стариков. Дочь Олеська живет с мужем на Львовщине. Эта хоть изредка звонит по праздникам. А сын... Как же так?!

Громко скрипнула калитка.

— Эй, хозяева, есть кто живой?

Старик поднялся на ноги. Во двор зашли четверо. Вооруженные. «Чужие». По сторонам поглядывают внимательно и автоматы из рук не выпускают. Шедший впереди крепкий военный с пышными усами, в котором по повадкам и выправке угадывался офицер, увидел хозяина, чуть улыбнулся, скользнул цепким взглядом по двору.

— Здорово, отец! Это кто же тебе так двор разделал? Яма на яме.

Дед Мирон слегка кивнул в ответ на приветствие и смолчал.

— Ты, отец, не немой, часом? — участливо спросил военный. — Или, может, на нас злишься? Так это не мы по твоему хозяйству жахали. У тебя же в сарае танк не спрятан. Или спрятан?

— Самолет у меня там, — неожиданно даже для самого себя ответил старик и подумал, что это он, наверное, зря сморозил. Нашел время и компанию — шутки шутить.

— Серьезно?! «Боинг», наверное? — рассмеялся военный. — Ладно, отец, ты не бойся, не обидим.

— Чего мне бояться? Не звери же какие.

— Это верно. Это ты, отец, правильно. Мы тут сейчас неподалеку расположились, — военный неопределенно махнул рукой. — Решили глянуть, что тут у вас да как. И договориться, в том смысле, что если местные нам пакостить не будут, то и от нас проблем не ждите. Ну а если начнется всякая ерунда, тогда не обессудьте.

— Какая такая ерунда? — не понял хозяин.

— Всякая. Близко к нам не лезьте да языком с кем попало о нас не болтайте — и все дела. Понятно?

— Понятно, — кивнул старик.

Военный шагнул ближе, протянул руку.

— Будем знакомы. Гера.

Старик, помедлив, пожал протянутую руку и удивился.

— Это что же за имя такое? Игорь, что ли?

— Какая разница?! Гера, да и все. Кстати, позволишь, отец, за водой к тебе иногда приходить? Гляжу, колодец у тебя.

— Чего же. Берите. Воды всем хватит.

— Вот спасибо! А это тебе. Возьми.

Гера, словно фокусник, выудил откуда-то из своей амуниции две консервные банки и протянул старику.

— Это зачем? — не понял дед Мирон.

— Как зачем? Погреб, что ли, от еды ломится? Или магазины у вас работают до сих пор?

— Какое там! Закрыто все. Электричество отключили. Воду. Разбежались люди кто куда. Струхнули.

— Не тех боитесь, отец. Ох, не тех.

Старик подумал и консервы все-таки взял. Упрятал в карманы дождевика. И тут же вновь заскрипела калитка. Под прицелами трех моментально вскинутых автоматов во двор вошла-вкатилась низенькая рыхлая женщина, лет сорока, в спортивном костюме, который обтягивал ее пышную фигуру так плотно, что казалось, вот-вот разлезется по швам. Одежда выглядела удивительно новой. Мирону показалось, что ярлычки с нее срезали чуть ли не минуту назад. В руках женщина держала большое пластиковое ведро. Стволы автоматов чуть опустились.

— Здравствуй, соседушка! Здравствуйте, люди добрые! — затараторила женщина, щуря маленькие глазки и бросая быстрые взгляды на военных. — А у меня вот водичка закончилась совсем. И из крана ни струйки, ни капельки! Ничего не работает! Уж не гони, соседушка. Позволь воды набрать!

Старик, который видел «соседку» впервые в жизни, кивнул.

— Ай спасибо! — Непрошеная гостья бодрой рысью побежала к колодцу.

Военные посторонились. Женщина отодвинула тяжелую колодезную крышку и принялась неумело крутить ворот. Цепь тревожно лязгала.

— А у меня мужа хотели в территориальную оборону забрать, — продолжала тараторка. — Совсем ополоумели. У него же колено не гнется совсем. Еле как отпустили. Сердце у мужика прихватило. Вот лежит пока дома, а я за ним ухаживаю! Хорошо хоть дизелёк работает! Может вам, солдатики, борщечка сварить? Много вас? У меня большой котел есть!

— Спасибо. Не голодные, — ответил Гера, не спуская глаз с женщины.

— Да вы не стесняйтесь! Мне не трудно! У меня брат кадровым служил, пока на пенсию не вышел. Так что я понимаю. Или солений могу вам принести. Еще много с осени осталось. Вы где расположились?

— Пойдем мы. — Гера смерил подозрительную бабу недружелюбным взглядом, махнул в знак прощания, кивнул своим молчаливым бойцам. Через калитку гости почему-то не пошли. Шустро перебрались через забор возле бани и растворились в наступающих сумерках.

Лже-соседка моментально потеряла интерес к воде, метнулась к забору и попыталась высмотреть, в какую сторону направились бойцы. Досадливо всплеснула руками, подхватила так и не наполненное ведро.

— Ты уж не глупи, сосед, — заявила она, фальшиво улыбаясь. — Нам еще жить тут вместе.

Старик хотел презрительно сплюнуть, но не решился. Ссутулился и пошел прилаживать на место колодезную крышку. На скрип калитки за спиной даже не обернулся. Таких соседей и друзей за известное место да в музей. Пусть катится.

Мартовский вечер выдался удивительно спокойным. На поселок опускалась ночь и тишина, странная для войны. Ни канонады, ни взрывов, лишь где-то далеко, в стороне Борисполя, почти на пределе слышимости стрекотали автоматные и пулеметные очереди.

Дед зажег свечи, запалил газовую плиту, гадая, насколько хватит последнего баллона, и принялся готовить похлебку. Одну из полученных днем банок он убрал в буфет, вторую открыл. Оказалось — консервированная ветчина. Вывалил содержимое в закипевшую воду, добавил рисовой крупы, принялся крошить картошку и лук. Продуктов оставалось мало, и где их брать потом — было совершенно непонятно. Жена все так же безучастно лежала на кровати, глядя в потолок широко открытыми глазами.

— Ничего, Галю, — пришептывал Мирон. — Отойдешь. Поправишься. Вот сейчас покушаем...

Во дворе забухтели мужские голоса. Хозяин зачем-то сжал в руке кухонный нож и прислушался. В дверь замолотили крепким кулаком. Старик вздохнул, отложил нож и поплелся открывать. Откинул дверной крючок. Толкнул дверь. Та отворилась, и в дом вошел человек в форме. «Свой». Это было понятно по непривычной расцветке камуфляжа и зеленой повязке на рукаве. Был человек тощ и высок. Смуглая кожа так туго обтягивала кости черепа, что дед Мирон про себя моментально окрестил пришельца Кащеем. Голоса во дворе что-то негромко бубнили, но в дом больше никто не сунулся.

— Здоровеньки булы, — поздоровался Кащей.

— Вечер добрый.

Кащей неизвестно почему поморщился и стал осматриваться.

— Ну что, старый, скрипишь? — наконец спросил он на чистом русском.

— Как умеем.

— Ты, старый, странный какой-то. На земле живешь — даже собаки нет. Приходи кто хочешь. Бери что хочешь.

— Все, что от собаки и будки осталось, — аккурат в дальней воронке во дворе перемешано, — пояснил старик. — А так, кому тут ходить? Разбежались все. Вы вот заглянули.

— Так уж и некому? — Кащей глянул зло и цепко. — Москалей сегодня привечал же.

— Заходили.

— Зачем?

— А за воду интересовались. Колодец же вон во дворе.

— И что?

— А ничего. Как я отказать могу?

— Ну да, ну да. — Кащей поиграл желваками и бросил взгляд на жену. — А со старухой что стряслось?

— Так то же самое, что с собакой. Только повезло старухе больше. Не до смерти убили.

— Видишь, старый, что москали творят! А ты с ними ручкаешься!

«Все видела “соседка”», — догадался дед Мирон, но ему почему-то было не страшно, словно внутри распрямлялась какая-то пружина, опуская страх и смятение на самое дно души.

— Так я и с вами бы ручкался, да не предлагаете.

Кащей недобро ухмыльнулся.

— Поговори мне!

Тут незваный гость заметил пустую консервную банку на столе, взял ее и подсветил фонариком, разглядывая.

— Что же ты, старый, еще и подачки от москалей принимаешь? Нехорошо.

Старик молчал, опустив голову.

— Или ты думаешь, что родная страна о тебе не позаботится? — продолжал Кащей.

Подошел к двери. Позвал.

— Мыкола, харч!

Со двора в дом заглянул здоровенный детина, вооруженный ручным пулеметом. Протянул небольшую картонную коробку и исчез. Кащей небрежно швырнул коробку на стол. Опять щелкнул кнопкой ручного фонаря.

— Цени, старый! Защитники твои сами недоедают, а с тобой делятся!

Старик подошел. Глянул на коробку, пестревшую надписями на иностранном языке. Отвернулся.

— Вот так! — сказал Кащей. — А у москалей больше ничего не бери. Узнаю — руки шаловливые отстрелю. Все понял?

— Как не понять...

— Хорошо. Теперь — дальше. Придут москали — лишнего не болтай. Сам слушай внимательно. Потом все расскажешь. И смотри мне!

Кащей погрозил немалым кулаком в армированной перчатке, паршиво осклабился и вышел на улицу. В доме пронзительно запахло подгоревшим супом и бедой.

Следующие несколько дней были похожи друг на друга, как близнецы-братья. Канонада разразилась с новой силой. Гремело и грохотало повсюду, но близко, к счастью, ничего не прилетало, новые мины на двор не падали. Несколько раз в день над поселком, чуть не задевая брюхом крыши, столбы и деревья, проносились самолеты. Своим ревом они перекрывали даже канонаду.

Старик топил печь, ухаживал за старухой, которой лучше не становилось, готовил еду из скудных остатков продуктов. В нем поселилось какое-то странное чувство равнодушия к окружающему. Он понимал: все, что происходит, — это реальность, но относился к ней, как к нелепому сну, который вот-вот закончится. Он проснется, и все станет как прежде. Вот только проснуться почему-то не получалось.

Регулярно, как по расписанию, ближе к полудню, наведывались за водой русские. Молчаливые бойцы быстро наполняли прозрачные пятилитровые бутыли и так же быстро уходили. С хозяином они вежливо здоровались, и он им отвечал. В разговоры не лез, потому что стоило загреметь колодезной цепи, как тут же во дворе появлялась вездесущая «соседка», якобы тоже за водой. Она без умолку трещала, как сорока, пытаясь вывести бойцов на общение, но те отвечали односложно и на контакт не шли. То ли сами все понимали, то ли Гера, который, кстати, сам больше не появлялся, болтать запретил. Баба злилась и царапала старика колючим взглядом. Ему было все равно.

Один раз заглянули «свои». Набрали воды, бесцеремонно обыскали сараюшку, прихватили из бани оцинкованный таз и едва початый флакон с жидким мылом. Спросили водки или самогона. Старик развел руками, и «свои» ушли. Правда, ненадолго.

Через пять дней задремавший дед Мирон как-то внезапно проснулся и сразу не понял, что именно его разбудило. Он сел на кровати, опустил ноги на пол и прислушался. Где-то, не столь уж далеко, погромыхивали нечастые взрывы, но это было уже вполне привычно. По крыше барабанил весенний дождь, и это скорее даже убаюкивало. Негромко и отчетливо лязгнула колодезная цепь, и причина пробуждения стала ясна. Во дворе кто-то хозяйничал.

Старик посмотрел на жену. Та, казалось, была в сонном беспамятстве. Даже веки прикрыты, хоть и не плотно. Он ласково погладил ее по бессильной руке, поднялся и поковылял к выходу.

Ночь катилась к закату. Уже начинало зориться. В неверном предрассветном сумраке хозяин разглядел возле колодца несколько силуэтов. Там шла какая-то непонятная возня. Дед Мирон предупреждающе покашлял — не пальнули бы при его внезапном появлении, подошел ближе, пригляделся.

Несколько «своих» и Кащей с ними. Двое бойцов держат небольшие канистры, похожие на те, в которые наливают машинное масло. Зачем? Воду набирать, что ли?

— Ты чего выперся, старый? — прошипел Кащей. — Звали тебя?! Вали спать, и чтобы я тебя не видел.

Мирон всем сердцем почуял неладное.

— А вы что тут?! У меня, во дворе? — спросил он довольно громко, сделав акцент на слове «меня».

— Тихо! Не ори! — Кащей злобно ощерился. — Дерьмо — твоя вода! Хлопцы попили и животами теперь маются. Есть приказ провести дезинфекцию. Понял?

— Какую такую дезинфекцию? — почти крикнул старик, с нарастающей тревогой чувствуя, как начинают трястись руки. — Уходите! Уходите отсюда!

Кащей вскинул автомат.

— Еще раз пасть откроешь, — твердо обозначил он, — словишь пулю. Будешь с собакой в одной яме гнить. И халупу твою спалим вместе с бабкой. Ну, вякни что-нибудь! Доставь удовольствие! Молчишь? Молодец.

Кащей обернулся к своим бойцам.

— Чего встали? Лейте!

Двое практически синхронно отвернули колпачки у канистр. Забулькало. Содержимое емкостей полилось в колодец. Хозяин наблюдал за происходящим молча, только сердце ухало кузнечным молотом и где-то там, в груди, заворочалась тупая боль. Тем временем канистры опустели, и бойцы сноровисто задвинули колодезную крышку на место.

Кащей внимательно посмотрел на старика, словно суровый хозяин на пакостливого кота. Уголки его губ брезгливо дернулись.

— Пошел в свою конуру!

И указал стволом автомата в сторону дома.

Когда старик пришел в себя, то осознал, что сидит в комнате за столом и бездумно комкает в кулаках концы липкой старой клеенки, свисающие со столешницы. Во дворе тихо. На кровати все в той же позе лежит жена. На стене тикают старые «ходики». Сквозь узкие щели по краям закрывающей окна фанеры щедро сочится солнечный свет. Утро.

Боль в груди чуть утихла, а вот боль в душе была невыносимой. Настолько невыносимой, что как-то сами собой из глаз потекли слезы. Мирон перевел затуманенный влагой взгляд на стену, где висели в рамочках фотографии отца и матери, сына и дочери. Отец глядел на него строго и укоризненно, мать как-то растерянно, дети отводили глаза.

Так, неподвижно, окоченев душой и телом, дед Мирон сидел долго. Так долго, что слезы высохли и боль в груди унялась. Он обвел взглядом свое, такое родное, жилище, словно видел его впервые. Потом медленно поднялся, взял пустое ведро, небольшой ручной ковш и вышел во двор.

У колодца он бережно, словно баюкая ребенка, убрал в сторону крышку. Поскрипел воротом. Вытащил полное ведро воды и перелил в другое, принесенное с собой. Потом сел на землю, прислонился спиной к колодезному срубу и замер в ожидании.

Ждать почти не пришлось.

— Здорово, отец!

Сегодня Гера сам пришел вместе с водоносами. Он стоял и дружелюбно скалился, пока его бойцы расставляли пустые пластиковые бутыли.

— Здорово, — ответил хозяин тусклым голосом.

Гера перестал улыбаться.

— Случилось чего? — спросил он серьезно. — Может, помочь чем?

Старик через силу помотал головой.

— Точно? — переспросил Гера. — Ну, как знаешь. А мы тебе поесть принесли.

— Не надо, — ответил дед Мирон, отворачиваясь.

Гера пристально посмотрел на старика, но больше ничего не сказал. Тем временем водоносы сноровисто управлялись с воротом, наполнив колодезной водой уже четыре бутыли.

— Здравствуйте, люди добрые! — «Соседка» появилась словно из ниоткуда, шустро семеня толстыми ногами.

Увидела старика и остановилась — словно в стену ткнулась. Приклеенная улыбочка сползла с лица. Глазки зло прищурились. Но быстро взяла себя в руки, опять заулыбалась:

— Здравствуй, соседушка. Мне бы водички ведра три-четыре набрать. Сполоснуться хоть. Тазик, так сказать, принять. Ха-ха-ха.

Она бросила взгляд на пластиковые бутыли с водой. Бойцам оставалось набрать всего две. Засуетилась. Разрумянилась. Бухнула свои пустые ведра на землю. Зачем-то поменяла их местами. Гера отстраненно глядел на суетящуюся бабу.

— Давайте скорее, — бросил своим. — Видите, тетушке помыться невтерпеж.

— Хе-хе-хе, — подхихикнула тетушка. — Да не спешите! Куда спешить-то? Я, если хотите знать, хоть и потом зайду. Мне сосед завсегда рад. Да, сосед? Уж такой у нас золотой! Никому не отказывает! А вода у него — вкуснее нигде вокруг не сыщешь. Из крана — что? Тьфу, а не вода. Одно название. Да сами, поди, распробовали? Набирайте, сколько надо, спокойно!

Старик сжал губы и решительно, хотя и с трудом, поднялся на ноги. Зачерпнул из своего ведра ковшиком и шагнул к гостье.

— Ты, соседка, что-то выглядишь неважно, — сказал он, протягивая ей ковшик. — Раскраснелась вся — давление, не иначе. Вон и в пот уже бросило. Охолонись. Выпей-ка водички. В теньке присядь.

— Ничего я не раскраснелась, — возразила «соседка», делая шаг назад. — Придумает же тоже! Хе-хе.

— Точно говорю, — продолжал наступать на женщину старик, — плохо выглядишь, соседушка. Как бы удар не хватил! Попей водички. Она у меня, сама говоришь, — вкусна. Нигде такой нет. Особенной.

— И вовсе я пить не хочу! — растерянно бормотала баба, продолжая пятиться. — Чего прицепился?!

— А я говорю, пей! — повысил голос старик, все приближаясь к женщине. — Пей, пока дают!

— Да, отвяжись, старый черт! — взвизгнула тетка, отталкивая рукой ковш. — Сам пей, раз приспичило, пока не лопнешь! Пристал, как банный лист! Провались со своей водой!

Дед Мирон презрительно скривил губы и решительно выплеснул воду из ковшика прямо в пунцовое бабье лицо. «Соседка» еще более громко взвизгнула, принялась тереть глаза ладонями, отплевываться. Задрала кофту, отчаянно елозя ей по своей физиономии. Потом истошно вскрикнула и бросилась бежать. Хлопнула калитка — и надоедливой бабы и след простыл.

Тяжелая рука легла старику на плечо. Он медленно обернулся и встретился со взглядом «чужого» командира. Взгляд был чуть удивленным, сожалеющим и грустным. Так постояли с полминуты, глядя друг другу в глаза.

— С нами пойдешь? — Гера не уточнил, спросил.

Мирон молча покачал головой. Гера помедлил в коротком раздумье. Явно хотел сказать что-то одно, но в итоге почему-то не стал и сказал другое:

— Спасибо. И зла не держи. Воду мы все-таки заберем. Вдруг тебе это хоть как-то поможет.

Гера махнул рукой бойцам. Те похватали бутыли с водой и потянулись к выходу со двора.

— Постой! — Старик ухватил собирающегося последовать за бойцами Геру за рукав.

Тот остановился. Глянул вопросительно. Мирон трясущейся рукой нашарил в кармане старый ключ с длинной бородкой, достал и протянул командиру.

— Вот. Возьми. От дома. Ключу этому обязательно хозяин нужен. Иначе обидится и все наперекосяк пойдет. Мне его отдать некому. Пусть у тебя будет.

Гера протянул руку, без спора взял ключ. Еще раз встретился взглядом со стариком. Медленно кивнул, словно поклонился. И ушел, на ходу засунув ключ в нагрудный карман. Старик перекрестил его удаляющуюся спину, подхватил ведро с водой и поспешил в дом. Времени было очень мало.

В доме он недолго постоял над лежащей женой. Взял старую алюминиевую кружку и зачерпнул воды из ведра. Внезапно передумал и выплеснул воду в запечный угол. Подошел к буфету, взял оттуда старинный, хорошо сохранившийся изящный бокал из хрусталя — жена всегда любила пить из него по «особым случаям». Зачерпнул воды и подошел к жене. Приподнял ее голову и поднес бокал к растрескавшимся губам.

— Ну Галю, ну что, как маленькая?! Надо пить. Как же не пить? Надо, родненькая, — приговаривал старик дрожащим голосом. — Ну вот, умница какая. Полежи теперь, полежи! Скоро все наладится.

Потом дед Мирон, плотно зажмурившись, сидел на табурете у кровати, слушая странные, страшные, невозможные звуки...

Наконец все стихло. Старик осторожно открыл глаза. Посидел еще немного, словно не веря увиденному. Мысленно собрался. Встал. Бережно обтер полотенцем посиневшее от удушья лицо жены. Наклонился и осторожно, словно святыню, поцеловал начинающий холодеть лоб. Резко выпрямился и вышел из дома.

Во дворе он подошел к колодцу и погладил загрубевшей от работы и времени рукой теплые бревна сруба, словно прося прощения.

Потом метался по подворью. Сыпал в колодец землю и перегной, бросал старые банки из-под краски. Туда же отправилось содержимое компостной ямы и две мертвые вороны, найденные стариком у забора.

— Чтоб никто... Только чтоб никто, — бормотал старик, бросая в колодец все новую и новую дрянь.

Колодец отвечал обиженным бульканьем. Наконец дед Мирон решил, что достаточно, и остановился.

Когда во дворе появился Кащей, хозяин как раз заканчивал приколачивать колодезную крышку к срубу костыльными гвоздями. Он услышал приближающиеся шаги за спиной, но не обернулся, а продолжал делать свое дело.

— Ну, старый, что скажешь?  — спросили сзади.

— Скажу, что дезинфекция твоя — дерьмо! — ответил дед Мирон, увлеченно стуча молотком. — Старуха моя из-за нее померла, выходит.

За спиной помолчали.

— Я тебя предупреждал, гнида? — наконец проскрипел Кащей.

Старик сильным ударом утопил в дерево шляпку последнего гвоздя и бросил молоток на крышку убитого им колодца.

— Предупреждал, — ответил дед Мирон не оборачиваясь. — Да только мне что? И ты и твои хлопцы — меньше, чем пустое место. Ни жить вы по чести не умели, ни воевать по чести у вас не получается. Продажные. Пустые. Бесы вас изнутри выжрали. Одни оболочки остались. И Бог с ним, догнили бы потихоньку да рассыпались, как все никчемное. Ан нет. Вам за собой как можно больше народу утянуть надо, весь мир желательно. Умом понимаете, что нет за вами ни правды, ни веры, ни справедливости. Что «свобода» для всех — лишь для вашей корысти нужна. И что быть свободным от вашей «свободы» вы никому позволить не можете. Так-то — умом понимаете. А бес, который у каждого из вас вместо души теперь числится, он грызет, скребет, тиранит. Злобит и скотинит. Потому что голодный он. Тебя, например, сожрал, и теперь вроде как тарелку вылизывает. Ну, это недолго продлится...

Старик замолчал и подумал, что, может, все-таки когда-нибудь одумается сын. Вернется в разоренное родовое гнездо, возьмет хозяйство в свои руки, колодец воскресит. Война закончится. И поменяется все. И люди совсем другие будут. Хотя вряд ли Петька вернется. Скорее — дочь Олеська про родителей и дом родной вспомнит. Сама баба, конечно, не управится, но мужик у нее вроде рукастый и домовитый. Может, он на себя ношу взвалит? Не так уж и сложно. Всего и делов-то...

Две короткие автоматные очереди никого в поселке не взволновали и не встревожили. Взрывы, выстрелы, рев моторов — симфония войны, которая сперва вызывает ужас и отвращение, но постепенно становится обыденной и привычной.

Удивительно, что такая музыка всегда находит слушателей.