Тень присутствия

***

детство это чебуречная

чебуречная на рынке

где столы на длинных ножках

мне рукою не достать

мне отсюда очевидны

только папины ботинки

много ног разнообразных

несуразных теть и дядь

а еще отлично виден

мне лохматый рыжий бобик

завсегдатай заведенья

мы с ним роста одного

бобик тычется в колени

бобик просит чебурека

он в одну и ту же реку

входит двадцать раз на дню

из нее мы скоро выйдем

и еще не раз вернемся

но однажды выйдем в двери

словно в омут головой

вынырну — все тот же город

только нету чебуречной

только папы больше нету

только легкое касанье

тень присутствия его

 

Андрюшенька

Маленькой мне казалось,

вот иду я по земле,

а моя прабабка идет под землей.

Я шаг — и она шаг.

Так и идем, слипшиеся ступнями,

непонятно, кто чье отражение.

А другая прабабка, Марфа,

та, что по отцу,

любила меня крепко.

А я ее боялась.

Носила она длинную юбку

и долгополый зипун.

Нос ее был такой длинный

и крючковатый, что о подбородок

стукался — страсть господня!

Любила она петь песню старинную

«Я сажала огуро́чки,

Кто же будет поливать...»

Пела и притопывала,

и юбкой землю мела.

 

Бывало, встанет посреди улицы

с кульком пряников,

а я бегу-убегаю от нее со всех ног.

«Ой, люди добрые!

Поймайте мне Андрюшеньку —

глазки кругленьки!»

Соседские ребятишки

схватят меня и волокут.

Я кричу, вырываюсь.

«Отпустите! Отпустите ее!

Передайте только прянички».

 

А когда помирать стала,

долго помереть не могла.

Всей деревней приходили

прощаться. Почитай

все родственники.

А она об одном только и просила:

«Приведите мне Андрюшеньку —

глазки кругленьки».

И опять схватили меня,

тащат через порог,

я криком кричу, надрываюсь.

«Отпустите! Отпустите ее.

Посмотрела я!»

 

С тем и отошла к Господу.

А почему «Андрюшенька —

глазки кругленьки»?

Говорят, похожа я

на другого сына ее,

в Гражданскую сгибшего.

Капля от капли.

Ее капля в море человеческом.

***

Эти старые мебеля

По пришествии октября

Начинают скрипеть натужно.

Разевает честной комод

Бегемотий широкий рот:

Перегружен, я перегружен.

И по капельке, кап да кап,

К скрипам этим добавит шкап

Дребезжащих своих копеек.

Да и что говорить о нем?

Олимпийским звенит рублем

Голубиный буфет, что днем

Отсыпает нам карамелек.

А под утро он всем нутром

Барагозит и на ребро

Ставит рубль в укромном месте.

А покуда буфет звенит,

Не твоя ли душа болит?

Все не выболит, хоть ты тресни.

Принимаешься вдругорядь

Житие свое вспоминать,

По ночам шутковать на кухне,

Среди бела дня вынимать

Миновавших времен печать —

Изветшалую рухлядь.

И всего нажито́го добра

Отступает вдруг кабала,

Словно морок.

Потому как в последний дождь

Ничего с собой не возьмешь,

Хоть и долог

Путь в нехоженые края.

Ни зонта тебе, ни рубля,

Ни котомок.

***

Что ждать тебе от новых февралей:

Небесной сини, белых простыней,

Ангарской проруби оплавленного чрева?

Песчаной отмелью, как поглядишь налево,

По краешку, где прибывает ток,

Оттаявшей воды взошел цветок

По трубочкам стеклянного напева.

Сквозняк прибрежный, вечный стеклодув,

Вневременное что-то выдувает,

Как прах с руки, как невесомый пух.

По капле неизменно прибывает

Дневной надел. Нет никакого дела

До тьмы людской,

До выверенных зол —

Природа лишь на время омертвела.

Размеренно плетет себе узор

То льдом, то карантинной повиликой.

Чтоб после встать над пустошью великой.

***

предчувствие дождя

его большого тела

держи держи меня

пока не улетела

пока не поднялась

над тьмой многоэтажной

и не коснулась дня

в котором сизый бражник

выискивает снедь

на донышке бутона

и невозможна смерть

ни с кем из обреченных

***

приходит осень разделяй и властвуй

в твой город забываемо прекрасный

в твой город ожидаемо пустой

в казармах красных встанет на постой

окстись мой друг

казарм тех больше нету

а между тем случится бабье лето

и бабьей же умоется слезой

скажи каких тебе еще событий

открытий с человеческим лицом

где черный ворон рученьку спохитит

и над каким усядется крыльцом

сморгни виденье словно не бывало

то песня лишь которую певала

вставая в круг среди своих подруг

на голову накинешь покрывало

и осень отступает как недуг

***

чем дольше живешь в одиночестве

тем менее страшно оно

глядишь на отцовскую вотчину

в слепое под утро окно

в нехитрых домашних растениях

фиалка герань цикламен

какого тебе откровения

какой тебе жизни взамен

остыла другого не хочется

твоей незатейной звезде

ни званья иного ни отчества

луны голубое высочество

плывет по высокой воде

и ель твоя прямостоящая

и тополь с вороной во лбу

такая она настоящая

с дыханием спертым в зобу

когда приподнимется солнце

не песня пробьется не крик

но с дерева тонко прольется

восторженный птичий курлык

***

жить нужно на отшибе

да так чтоб ни души

на том речном изгибе

где ночь и камыши

где только всхлипнет кряква

да сплавится таймень

надумаешь заплакать

да время тратить лень

мутить такую воду

будить такую глушь

куда не зная броду

не забрести к тому ж

***

оскудение душ

омертвение тела

если взялся за гуж

то приканчивай дело

каторжанская кровь

будет ныне и присно

кто сказал что любовь

неизменная жизни

не читайте газет

и стихов не пишите

день в простое одет

как мудрец долгожитель

но однако и он

после знойной огранки

остывает в ночи

словно бабочка в банке

с незатейной резьбой

консервация лета

у него за душой

ни креста ни обета

а кому обещать

долгой жизни вовеки

если смерти печать

на любом человеке

***

О лето, ты меня не тронешь

Однообразною листвой.

Под утро вспыхнет на затоне

Внезапный призрак золотой.

Смотреть в него не насмотреться.

Но как мне поле перейти?

Споткнется шаг,

Собьется сердце,

И осень встанет на пути.